О любви

У хорошо вымытого окна в дубовом кресле сидел старик, полностью потерявший речь, он мог только издавать неразличимые звуки — мычать. Он не мог поднять руки, ноги тоже его не слушались. Глаза его больше не видели мир. Но и мир тоже не видел его. Человек из плоти и крови превратился в диагноз: "Слабоумный из седьмого отделения".

Санитары поднимали его на хитроумной машине, упряжке с подъемным устройством, позволявшей им сберечь силы, и усаживали его в кресло, лицом к миру. И он сидел в комнате для посетителей и ждал. Ждал день за днем.

Вот уже в течение двух лет, двух месяцев и восемнадцати дней он протирал подстилку из серого пластика — полиэтилена, защищавшую кресло от мочи. А тот, ради кого он всю жизнь гнул спину и тратился на кино, сейчас шел по дорожке из гравия к седьмому отделению.

"Конечно же, ты одинок. Но мы, что молоды сейчас, будем еще более одиноки".

Он не сомневался, что когда женится и заведет семью, его дом будет царством телевизора, заполненным тишиной. Дом — спальня, дом — столовая, где дети будут спать и кормиться, пока, встав на собственные ноги, не отправятся в путешествие по жизни. Всюду поселится тишина, не станет разговоров, не станет человеческой дружбы — и стена будет расти. На рабочих местах, бензоколонках, в банках и магазинных кассах — нигде не будет людей; всю работу станут выполнять компьютеры, а когда Одду исполнится пятьдесят, Управление по уходу за престарелыми наверняка построит для него, Рёена и Йонте специальную резервацию. Тогда настанет его черед протирать кресла в отделении длительной терапии — кресла, сделанные для стариков по всем правилам эргономики. Но тут уж никто не появится на дорожке, ведущей в больницу, и некому будет плюнуть на его кальсоны.

Никто не мог поколебать в нем этой уверенности. Даже сам черт.

Старик никогда не моргал. Взгляд его был устремлен за пределы кирпичного здания. Окно с панцирным стеклом защищала маркиза в зеленую полоску, которая давала приятный свет и мешала солнцу высушивать хрусталики глаз.

"Деньги на билеты в кино… да, конечно… Но разве не ты, отец, сказал матери: "К чертям собачьим! Незачем парню учиться дальше. Кончит школу — пусть пойдет работать. Нам в доме не нужны умники и болтуны. Нашей семье не нужны нескладехи, у которых руки не тем концом вставлены. Мы честно вкалываем, на чужой счет не живем. Мы работяги, такими и останемся. Этот паршивец тоже будет работать. Пусть учитель говорит, что у него способности. А ты, старуха, не реви! Если я говорю, что мальчишка будет работать, так оно и будет! Сколько бы ты ни ревела. Ясно?"

Ей было ясно. Каждое слово.

И потому с семи до половины пятого Одд запихивал диатомит в двери сейфов на фабрике Розенгрена и ненавидел каждую минуту, которую проводил в цехе.

— Слушай, ты не поможешь?

Голос раздался из кустов рядом со стоянкой. Девушка в плотно облегающем кожаном комбинезоне цвета киновари, с белыми звездами на плечах и белыми полосками на рукавах куртки и брюках, вышла из зелени. Наверное, у парикмахерши помутилось в голове, и она отхватила ножницами чуть ли не все волосы. Прическа ее напоминала скошенное поле ржи.

— Я? — Одд ткнул себя в грудь.

— Ну да, ты. Не береза же!

— А что нужно?

— Руки нужны. Только сильные. — Теперь она улыбалась. Открытой улыбкой. Одними губами.

Он пошел к ней по лужайке. Туфли утопали в траве. И впервые за все утро он отключился. Мысли о старике отошли на задний план.

Веснушки у нее на носу напоминали Млечный Путь.

— Надеюсь, что справлюсь, — сказал он, кивнув и тоже улыбнувшись.

Она смотрела на него, прищурив один глаз.

— Справишься. Он лежит вон там. — Она ткнула куда-то большим пальцем.

Он остался на месте и смотрел, как она пролезала через дырку в живой изгороди, окружавшей стоянку. Комбинезон не мог скрыть красоту ее фигуры. Через кожаные брюки угадывалась форма бедер. Бедра крепкие, мягкие. Движения девушки были естественны, она передвигалась непринужденно, с той же чувственной плавностью, что и негры. Передвигалась, как человек, сознающий свою привлекательность.

Солнце падало ей на спину, под красной кожей комбинезона прорисовывался контур мини-трусиков.

Она обернулась к Одду. Откинула голову назад, почесала шею.

— Ну чего уставился? Девушки никогда не видел?

— С зелеными глазами — никогда.

— Контактные линзы, — коротко сказала она.

— Не жарко в коже в такую погоду? — спросил он и пошел за ней следом.

— Нет, если ничего не надевать вниз, — ответила она.

Он потупил взгляд и повел плечами, потом плюнул и бросил взгляд на окно седьмого отделения. Ее прямота смущала его. Беседовать с девушкой легче, когда рядом товарищи. Или когда девушка уже знакомая.

Рядом с кустом форсиции лежал перевернутый мотоцикл. На руле висел белый шлем. На траве валялась холщовая сумка.

— Давай вместе поднимем его.

— Твой?

— Мой. — Она кивнула.

— Тысяча кубиков, совсем неплохо. Надеюсь, мотоцикл не пострадал? — сказал он с восхищением.

"Хонда". Фабричный номер был нарисован черной краской на хромированном бензобаке.

— Обычно он переворачивает его осторожно… Вот подлец…