О любви

Банный жар охватил его. Поры кожи раскрылись. От пота щипало глаза. Термометр на стене показывал 110 градусов по Цельсию. Ему, не привычному к бане, становилось все труднее дышать. Ирис же чувствовала себя прекрасно.

Чтобы не показаться слабаком, он решил еще немного побыть в изнуряющей жаре чистилища.

Руне плеснул ковш воды на большие камни над камином с дровами. Вода отпрянула от горячего гранита.

Пар с шипением взвился к потолку. Затем стал оседать, щипать Одда за щеки. Слепой от жара, он ринулся вон из раскаленной камеры добровольных пыток. Плечом толкнул дверь раздевалки. Словно разъяренный бык, бросился на понтонный мост. Стремглав кинулся в воду.

Ледяная вода озера зубастой пастью сомкнулась над его головой. Водяные токи холодными плетками стегали его разгоряченное тело. Кожу жгло и щипало. Фыркая и плескаясь, он вынырнул на поверхность, чтобы перевести дыхание.

Ирис легкими шажками бежала по мосту. Смеясь, она солдатиком спрыгнула в воду рядом с Оддом. Когда она проскользнула в воде мимо него, он почувствовал прикосновение ее груди. Это мимолетное прикосновение напугало его. Она — дьявол, — что хочет, то и делает, на остальное — плевать. Хищная птица, которая легко может разорвать его на части. И сожрать, кусок за куском. Но не это страшило его: что-то такое творилось у него в душе, чего он не понимал. Что-то зловещее. Могучий соблазн, от близости Ирис крепнущий с каждым мигом: он и сам жаждал, чтобы она разорвала его на части.

После купания все загорали на солнце. Лежали на мосту и пили пиво. Руне заговорил о налоговой политике губернского правления. О некоем пухленьком ревизоре по фамилии Якобссон. У Якобссона очки с толстыми стеклами, и он разъезжал по округе на машине. А на заднем сиденье были разбросаны сырные хлопья.

В течение трех месяцев этот раскормленный близорукий налоговый шпион, подосланный губернским правлением, строго проверял счета Руне и его брата в их слесарной мастерской. Потом наугад назначил каждому налог-штраф в семьдесят восемь тысяч.

Не имея возможности заплатить несправедливый налоговый сбор, брат Руне с отчаяния запил. Не в силах выносить все эти нескончаемые придирки, писанину и прочую бюрократическую возню, он повесился на ремне. Место для этого он избрал с умыслом и все совершил с профессиональным мастерством, крепко привязав второй конец ремня к трубе под потолком в подвале губернского правления. Доктор сказал, что самоубийство — результат депрессии.

Но Руне считал, что агенты губернского правления, обладая правом уничтожать мелкие предприятия, просто провели удачную операцию. Якобссон добился блестящего результата. Руне слышал, что Правление решило повысить его в должности. (Несмотря на то, что суд признал сумму налоговых платежей неправильной, а братьев — ни в чем не виновными.) В общем замысел шпиона удался, один мелкий предприниматель приказал долго жить, а его уцелевший компаньон — совсем без сил.

— Вместо того, чтобы прочищать трубы, я в течение полугода отвечал на бесчисленные вопросы властей, полные дерьма, — сказал Руне. Он походил на усталого бульдога.

— Кажется, я забыла в городе сметану к селедке, — сказала Майкен.

— То, что устроили в Швеции в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, убило моего брата, — сказал Руне.

— А что устроили? — спросила Ирис и поболтала ногами.

— Да такое, чего нет ни в одной стране мира, чему и название придумать трудно. Правительство социал-демократов схватило шведов за горло, приняв в риксдаге фантастическое решение, что по таким налоговым делам обвиняемый сам должен доказывать свою невиновность. С этого замечательного для шведской истории года любой Свенссон с супругой должны доказывать, что они не нарушали налоговый закон. Во всех других странах, наоборот, чиновники, занимающиеся налоговым обложением, должны сначала доказать, что такой-то гражданин совершил преступление против закона — только тогда считается, что преступление имело место. Именно эта поправка в шведском законе убила брата. Волосы дыбом встают на голове, стоит только задуматься об этом. Социал-демократы угробили вместе с братом шведское государство! Чтоб они пропали!

— Вот теперь я вспомнила, что поставила сметану на холод, — сказала Майкен. Одд рассеянно прислушивался к рассказу про налоговые страсти, притворяясь, будто задремал, но когда на него никто не смотрел, украдкой ласкал взглядом тело Ирис.