О любви

Меня вдруг осенило, отчего, не знаю, что бохусленский сланец всегда красивей в асимметричном узоре.

Сигаретный дым, струившийся из легких — и в легкие, — стелился длинными клочьями, вился вокруг столбов во внутреннем зале. Плотный гул голосов стоял в этот час в кафе "Жюльен". Обителью некоего культа рисовалось кафе в этот субботний вечер. Храмом, где царила беседа, где предавались ей с такой страстью, словно разговор человека с другим человеком был высшей формой культуры. Но, может, так только казалось?

Женщина, обладательница шляпы, сидела в самом дальнем углу летнего зала, соседствовавшего с общим. Одна в плотном кольце голосов и мыслей.

Меблировка кафе — французская. Типично парижская обстановка: нагромождение хромированных труб, сучковатого дерева, пластмассы, дурного вкуса и бездарного дизайна. Два кресла напротив женщины в шляпе — с плетеным сиденьем и спинкой (имитация великолепной итальянской мебели начала века) — пустуют.

— Разрешите присесть? — спросил я.

— Вы живете в свободной стране! — ответила она с улыбкой. Выговор ее выдавал жительницу какого-нибудь восточноевропейского государства.

Я расположился в тишине, окутывавшей ее, и почувствовал себя захватчиком, вторгшимся в чужие владения, и легонько забарабанил пальцем по столешнице, силясь выглядеть этаким завсегдатаем, не лишенным светского лоска.

Но женщина в шляпе смотрела куда-то мимо меня, словно бы за линию горизонта, пока взгляд ее серо-зеленых глаз не упал на гигантскую фигуру морского бога, Посейдона, на площади Гете, изваянную Карлом Миллесом.

Огромная бронзовая статуя высится посреди культурного центра, охватывающего городской театр, художественный музей, городскую библиотеку и концертный зал.

Я хотел было заговорить с соседкой и рассказать ей, отчего у Посейдона столь несоразмерно малый половой орган: в ту пору, когда закупали статую, отцы города заставили Карла Миллеса приличия ради произвести усекновение члена морского бога до размеров, что называется, бронзовой запятой. Так вот власть всегда старается оскопить искусство, хотел я сказать. И еще я хотел раскрыть ей тайну, ведомую совсем немногим. Карл Миллес отомстил властям за вмешательство в его творчество блистательной художнической уловкой. Если любоваться скульптурой с лестницы Концертного зала, то огромная рыба в левой руке Посейдона превращается в самый что ни на есть великолепный, бодро восставший фаллос.

Но тут я заметил, что женщина вовсе не смотрит на статую. Взгляд ее был обращен внутрь, в мир собственной души, словно в поисках дальней обители, где обрели бы отдохновение ее мысли.

Стало быть, я продолжал барабанить по пластмассовой, выделанной под мрамор, столешнице, по-прежнему не заговаривая с соседкой. На столе не было скатерти. Перед моей соседкой, позади пепельницы, стояли малый графинчик и рюмка, наполненная белым вином. И казалось, окурки в пепельнице скрючила не грусть, а тоска.

— Чего желаете? — спросила меня молодая официантка в белой блузе поверх длинной черной юбки, но при том улыбнулась не мне, а сидевшему за соседним столиком коротко обстриженному культуристу-педерасту.

— Рюмку белого вина! — сказал я.

— Фирменного?

— Нет, марки "Ретсина".

— Желаете еще что-нибудь?

— Может, попрошу еще рюмку. Только попозже.

Приняв у меня заказ, официантка направилась во внутренний зал кафе. Ягодицами она вертела явно не в такт шагам. Соседка покосилась на мою руку. Я сразу же перестал барабанить. Вроде бы не такой уж я чудак, что Шляпа заставила меня ринуться в кафе "Жюльен"? — сказал я себе. Разве не каждый химик сделал бы то же самое на моем месте?

Шляпа… Из натурального цвета льна в крупную полоску на лицевой стороне. По углам громадного прямоугольника — тесемки, пристегивающиеся к колпаку. Четыре пуговицы по краям, обращенным к четырем странам света (хоть бы даже соседка голову повернула). Доска сидит на голове косо, и один конец треугольником свисает на спину. Светло-серая летняя блузка соседки — не блузка, а мечта, обещание. Бретельки между лопаток на обнаженной спине оттеняют золотистый загар. А другой, противоположный, угол громадной доски заслонял бы лицо чаровницы, не будь он откинут назад и пристегнут к шляпному колпаку с открытым верхом. Странным образом этот усеченный колпак венчал, вместо обычного верха, совсем необычный крест: две льняные полоски, поставленные крест-накрест, позволяли солнцу ласкать волосы женщины светлыми, мягкими лучами.

Шляпа-событие, шляпа-загадка. Волнующий гибрид, вынуждающий вспомнить и Наполеона с его треуголкой, и вьетнамских девушек — сборщиц риса. Лицо женщины невозмутимо. Оно спокойно, как торговая улица в воскресный день, наполовину затененная навесами. Широкие скулы. Полные губы, лилово-розовые — в той же цветовой гамме, что и натуральный лен шляпы.

"Одежда — зеркало души. Если только правило это не лжет, подобно многим другим, — думал я, — то женщина рядом со мной — совсем особое существо".

— А ты глядишь на меня, — сказала она.