О любви

Девушка остановилась, нахмурила лоб. Уставившись взглядом в асфальт, принялась сжимать и разжимать пальцы рук. Выпятила губы. Потом вдруг взглянула на меня так, словно только что обнаружила мое присутствие. Глаза ее смотрели настороженно, и казалось, за светлой печалью их таится тоска, чувство безмерного одиночества.

Длинные лучи солнца проникали сквозь ветки вязов, играли на ее серьгах. Засверкал серебряный узор.

В приглушенном отсвете солнца резко проступили тени на лице моей спутницы. В бездне молчания, разделявшей нас, тлели немые вопросы, неслышно, но при том явственно ощутимо. Мне захотелось глубоко вздохнуть, и я попытался наполнить воздухом грудь. Но, казалось, невидимый кожаный ремень втихую безжалостно стиснул грудную клетку. Я был прозрачен, наг, у всех на виду, а где-то в дальней дали звенели, во спасение души, церковные колокола.

— Ты правда сделаешь все, что я попрошу? — спросила она, цепко удерживая своим взглядом мой взгляд. От ее серьезного тона мне стало не по себе. Я кивнул.

— В таком случае — возьми меня замуж, — сказала она.

Я фыркнул. Почесал затылок. Растянул губы в улыбке. Почесал затылок с другой стороны. Зашевелил губами, но они меня не слушались и язык словно примерз к небу. Я должен был… я хотел сказать что-нибудь…

— А ты мастерица шутки шутить, — сказал я.

— Вовсе и нет, а уж сейчас я нисколько не шучу, — отвечала она.

— Неужто ты всерьез собралась выйти за парня, с которым знакома всего полчаса?

— Если ты осуждаешь такое, это еще не значит, что все жители мира с тобой согласны.

— Нет, правда, не можешь же ты всерьез?..

— Трагическая ошибка… если ты воображаешь, что мир таков, каким он тебе видится.

— Стало быть, ты не шутишь?

— Вроде бы за спрос не дают в нос, — сказала она и вскинула брови.

— Но ты же совсем не знаешь меня…

— Некоторые из моих друзей, на родине у меня, были женаты пятнадцать лет, а оказалось, что они не знают друг друга. В самых респектабельных домах под внешним лоском таятся трещины. И почти во всех сетях, пусть самой тонкой и плотной вязки, зияют дыры.

— Но нельзя же ринуться под венец так вот очертя голову?..

— Ну зачем же ты так перепугался? Я же просто спросила.

Верный дурной привычке, я почесал затылок — так уж повелось у меня, когда сумятица в голове. Почесал сперва с одной стороны, потом — с другой.

Я хотел ответить удачной остротой, но тут с площади над прудом, где в гуще зелени прятался театр без крыши, донеслись до нас женские голоса — с силой, умноженной электронной техникой.

В этот прекрасный весенний вечер патетические женские голоса ворвались гостями незваными, нежеланными — как летучие мыши в ветвях деревьев, осенявших залитые солнцем проходы.

— Может, ты должен немножко поразмыслить над этим? — спросила она, словно сомнения мои касались сущего пустяка: добавить ли, к примеру, горчицы к бутерброду с жареной колбасой.

— Не пойму я тебя…

— Может, ты боишься купить кота в мешке?

Она что, издевается надо мной, что ли?

Не дожидаясь моего ответа, она вскинула руки. И медленно закружилась на месте, как манекенщица на эстраде. Полураскрытые губы ее кривила насмешливая улыбка, но в бесстрастных глазах не было блеска. Еще отчетливей виднелись в этом вращении безупречно прямая спина, пленительный изгиб талии. Встав на цыпочки, девушка напрягла икры, и платье туго обтянуло стройные бедра. Солнце рассыпало по ее волосам золотистые кольца. Мне показалось на какой-то миг, будто птицы в деревьях смолкли, и я властно ощутил великую силу, исходящую от пляшущей; одним уже бытием своим сильна эта женщина. Одним уже тем, что живет на земле.

— Тебе бы все подшучивать надо мной, — сказал я.

— Клянусь могилой моей матери, я не шучу… — начала она, но ее прервал чей-то громкий смех.

На Дороге Счастья вдруг возникли два парня. Смех толкал их вперед, как пар в паровом двигателе, смех скакал по асфальту. На четвереньках, на двух ногах, солдатиком… Изнемогая от хохота, юнцы то и дело прислонялись друг к другу. Я взглянул на них. И вдруг увидел себя.

— А будь я таким, как они, ты тоже хотела бы выйти за меня? — спросил я, кивнув в сторону гогочущих юнцов.

— К чему этот вопрос? Ты же не такой, как они. А гадать я не люблю.

Она пожала плечами и этим отделалась от меня, но в моей памяти уже замелькали обрывки прошлого, наполовину забытого. Жизнь моя отнюдь не текла по прямой, без зигзагов. Я легко мог бы стать наркоманом, одним из тех несчастных детей нашего общества, каких рано или поздно отправляют на отдых в известные дома с длинными коридорами, а не то — прямиком в морг. Многие из моих друзей детства уже проделали этот путь.

Возможно, и моя жизненная дорога тоже пошла бы под уклон, если бы не Спирит оф Сент-Луис, имевший мастерскую в нашем рабочем квартале. Спирит оф Сент-Луис — так называл себя мой друг — художник Луис Эмануэль Линдберг.