О любви и не только

Мокрые и усталые, мы добрели до сарайчика и упали на топчан. Там под тёплым покрывалом продолжали любить друг друга, прерываясь на глоток вина и закуску томатами «черри» – несколько штук мы нашли рядом на хиленьких кустиках. Потом пили чай из самовара, разгочегарив его сухими веточками, собраными на берегу, запивая сухую солёную скумбрию, пару штук висело на верёвочке. Над нами грохотали грузовые поезда, их пропускали только ночью, а в промежутках мы слышали лишь шум прибоя и тихое журчание воды. А рано утром встречали рассвет: необычайно красивое зрелище, когда солнце встаёт из моря, а оно здесь на весь горизонт, сначала яркий краешек, что становится больше и больше, и вот уже и вода и небо залиты красным цветом, а солнечный диск торжествуя плывёт над морем. .. Я всё запечатлел на фотоаппарат, но даже и без него эта яркая картина, как и ночь любви на черноморском берегу остались в памяти навсегда…

Мы ехали в поезде и мечтали о будущем: я выучусь на инженера и буду работать на заводе, Ляна приедет ко мне во Львов и будет давать уроки музыки. Но нашим планам не суждено было сбыться – в Одессе нас ждал другой расклад. Тётя Надя прежде всего спросила, где мы пропадали всю ночь, а потом объявила, что её переводят в Кишинёв в республиканскую филармонию, там работала однокурсница Мария Биешу, и она добилась о месте и для Ульяны. «Так что собирайся, через три дня едем!» – сказала ей, как отрезала. Эти три дня прошли под знаком прощания – с милой Одессой, с нашей мечтой, но не с любовью. Гуляя по Дерибасовской, мы танцевали под джаз-оркестр, который играл у фонтана вечерами, и целовались. У памятника Дюку на Приморском бульваре обещали встретиться вновь. А спустившись по Потёмкинской лестнице на морской вокзал, долго стояли обнявшись, пока туман не окутывал одесский маяк и закрывал бесконечный горизонт, и молча загадали, что наша мечта таки сбудется. Через три дня мы расстались, Ульяна уехала в Кишинёв начинать трудовую жизнь, а я во Львов, «грызть гранит науки».

Однако технические дисциплины оказались мне не «по зубам», хотя в средней школе я учился отлично, в вузе высшую математику, физику и особенно химию не потянул. И не потому, что «мозгов» не хватало, а просто заниматься надо было систематически, к чему я приучен не был. Но взяв третий талон на пересдачу химии и захватив с собой отпечатанные фотки из Белгородской крепости, я пришёл на кафедру, где застал Кшиштовского в добром здравии и хорошем расположении духа. Фотографии ему страшно понравились, особенно там, где был вместе с Ульяной, и мы долго вспоминали нашу совместную экскурсию. А когда дошло до дела, то Ян Адамович начал задавать мне такие вопросы, что я не смог ответить ни на один из них. «Молодой человек, в химии вы ничего не смыслите» – подытожил он и влепил на талон большой жирный «неуд.»

Это был последний шанс, надеяться мне было не на что, и напрасно брат ходил к декану факультета, исправить оценку моих знаний, данную профессором, он не мог. Как и я не мог уже подчищать хвосты по другим предметам, а это означало одно – отчисление.

Дома решили ничего пока не сообщать, брат обещал похлопотать о переводе на вечерний, я же заявил на заводе, что буду работать каждую неделю, начальник цеха остался доволен – на тяжёлой операции по сборке корпусов будет постоянный человек. А она действительно была тяжёлой – иногда трудно было подогнать детали даже с помощью ломика. Хорошо, когда шли приборы в экспортном исполнении – там всё совпадало и не надо было ничего подгонять кувалдой.

Но моя успешная трудовая деятельность не спасла меня от призыва в армию – 1962-й год, Карибский кризис, когда Хрущёв отправил на Кубу ядерные ракеты, а Кеннеди в ответ объявил блокаду «Острова Свободы» – брали всех подчистую! Никому из родных не сказав, прошёл медкомиссию и вопреки досужим рассказам не ходил перед молоденькими врачихами голяком. А трусы заставили снять за ширмой, где врач оценил мои мужские достоинства и даже заглянул зачем-то в попу. И не смотря на близорукость я был принан годным к военной службе. И вот как гром среди ясного неба, домой пришла повестка: явиться на сборный пункт 19 ноября! Мать в слёзы, а отец: «Там сделают из него человека!»

Провожать меня пошли все – отец, мать с сестрой и даже брат с женой, поехали в конец улицы Шевченко мимо родного завода автопогрузчиков. На большой территории собрались толпы парней, среди которых выделялись сельские в каких-то обносках, всё равно переоденут, не пропадать же добротной одёжке! Только городские были одеты прилично, я сразу нашёл друзей-одногодков украинца Яноша Федышина и поляка Зигмунта Понача. Они, как и я, были «отсрочниками», ведь в армию брали с 19-ти лет, а нам было уже за 21. Многие были с девушками, а мы нет, и поддавшись всеобщему ажиотажу, здесь же во дворе постриглись наголо. В таком ужасном виде и расстались с родными, которых попросили удалиться.