О маленьких рыбаках и больших рыбах

— Ну, молодчики! Уха скоро будет готова. А чем мы ее хлебать будем? Ложек-то у меня всего две. А вас — раз, два, три… шесть человек, да я седьмой.

Стали мы предлагать разные способы.

— По очереди хлебать.

— Налить в чашку чайную да из нее и пить.

— Баночкой из-под червей хлебать.

А молчаливый Андрейка вдруг говорит:

— А я умею ложки из бересты делать. У тебя, Яков Иванович, есть береста?

— Есть, в будке, над печуркой на полочке лежит.

Сбегал Андрейка в будку, принес бересту. Отодрал от нее узкую полоску и разрезал ножом на несколько кусочков. Потом взял такой кусочек и свернул его чепчиком, а концы сунул в расщеп лучинки и ножом обровнял. И получилась у него ложка не ложка, а черпачок маленький. А глядя на него, и мы все понаделали себе таких ложек.

Веселый получился у нас обед! Собрались мы все вокруг котелка, как воробьи вокруг рассыпанного зерна. Яков Иванович развеселился, прибаутками своими нас смешит, а мы слушаем его да уху усердно хлебаем. А уха какая вкусная, никогда я больше такой ухи не едал!

Обед наш уже кончался, как вдруг востроносенький Ваня Минин прислушался и говорит:

— Яков Иванович! Как будто «Сна» за мысом свистит.

Затихли мы и тоже прислушались. В самом деле, издали явственно донесся низкий басовый пароходный гудок. Даже я узнал в нем свисток «казенного» парохода «Сны». Пароходом этим я часто любовался, еще в городе, когда он там стоял у берега. Мне он очень нравился и тем, что у него нос, как у броненосца, с тараном, и что труба у него белая, а не черная, как у других пароходов, что матросы на нем в белых рубахах с синими отложными воротниками и в фуражках с ленточками — совсем, как на военном корабле.

Скоро показалась «Сна» из-за мыса. Яков Иванович говорит:

— Ну, ребятушки, надо мне выезжать, весла сушить.

— А как же это, Яков Иванович — весла сушить?

— Честь отдавать так по-морскому, по-военному. На «Сне»-то начальство мое едет, барин водяной, судоходный инспектор⁹. Он у нас новый, из моряков, ну и завел такой порядок, чтобы бакенщики, когда он на «Сне» идет, выезжали и, по-военному, весла сушили, честь ему, значит, отдавали. Ништо ему, забавляется!

Пароход, между тем, подходил все ближе и ближе. Володя и говорит отцу:

— Смотри, опоздаешь, тятька! Попадет тебе от барина.

— Вот уху только доем. Успею, долго ли тут выехать, фарватер-то возле самого берега идет.

Доел Яков Иванович уху и не спеша спустился под берег, к лодке, а мы с берега на пароход смотрим.

«Сна» уж совсем близко, а Яков Иванович все не выезжает. Вдруг слышим мы из-под берега его громовой голос:

— Какой это дьявол лодку опять так запутал? Никак распутать не могу!

У меня так сердце и замерло. Батюшки, думаю, что я наделал! Ведь это я лодку так привязал, что он развязать не может. Опоздает Яков Иванович из-за меня!

И готов уж я был на помощь ему броситься, но в это время, вижу, выезжает Яков Иванович.

Да только все-таки поздно. Пароход уже поравнялся, смедлил ход и почти остановился совсем близко от берега.

Видим — Яков Иванович изо всех сил старается, гребет, а с парохода, с мостика, на него смотрит сам «водяной барин». Этакий бравый мужчина, в белом кителе, в белой фуражке, и борода черная большая расчесана на две стороны.

Подъехал Яков Иванович к пароходу и поставил весла в лодке стоймя, лопатками кверху (это и называлось «сушить весла»). А «водяной барин» кричит ему с мостика:

— Спишь, старый пес! Лодыря гоняешь! Обязанностей своих не знаешь! Попробуй у меня еще раз прозевать — выгоню к чертовой матери! — повернулся к штурвальной рубке и сказал что-то.

Пароход прибавил ходу и пошел дальше. А Яков Иванович так и остался на реке, в лодке, с поднятыми веслами в руках…

А мы, ребята, пока происходила вся эта сцена, так и просидели на берегу молча, как истуканы.

Но как только пошел пароход дальше, Шурка посмотрел на меня убийственно и говорит:

— Не сумел-таки лодку как следует привязать! Подвел Якова Ивановича! Эх ты!.. — сжал презрительно губы и отвернулся.

А я готов был сквозь землю провалиться.

Возвратился Яков Иванович невеселый. Поднялся на берег, сел опять с нами, помолчал, покрутил головой и говорит, наконец:

— Вот, ребятушки, как над нашим братом, мужиком, начальство-то измывается! Старым псом меня назвал, выгнать посулил. А за что? Ну, хоть бы у меня бакены не на месте стояли или на ночь не зажег бы я их — от этого беда бы могла быть. А то, вишь ты, опоздал честь ему отдать, весла сушить, так он на меня за это!

Молчим мы. А Вася вдруг вскочил на ноги и говорит с азартом:

— Я бы ему по морде дал! Вот так!

И кулаком по воздуху ударил.

Ребята засмеялись.

А я сижу, и все меня мучит мысль, что это я подвел Якова Ивановича. Наконец, не выдержал и говорю:

— Яков Иванович, ведь это вам из-за меня попало. Это я лодку, перевязал. Мне показалось, что она некрепко привязана, я и побоялся, как бы она не ушла, и завязал покрепче. Извините меня, Яков Иванович!

Старик вдруг как хлопнет меня всей ладонью по спине и опять своим прежним веселым голосом говорит: