О маленьких рыбаках и больших рыбах

Вдруг поплавок резко пошел в сторону, потом нырнул, и не видно его. Вскочил я на ноги, схватил обеими руками удилище и тащу. Чувствую, что тащу что-то очень большое. Дотащил до поверхности воды — ну, ясно, она, щука! Как начала она у меня на кругах сходить. Удилище гнется, а меня так и мотает из стороны в сторону. А я держу удилище обеими руками да думаю: только бы леска выдержала, да крючок не переломился бы, да стараюсь щуку к кусту не пустить.

Не помню, долго ли продолжалась эта борьба со щукой. Только стала она, по-видимому, ослабевать, умаялась, и вдруг совершенно легко, почти без всякого сопротивления подтащил я ее к себе и на берег выбросил. Большая щука, не меньше вчерашней!

На берегу щука еще раз показала себя — так начала прыгать и метаться, что пришлось мне прибегнуть к испытанному уже средству — упасть на нее всем телом и прижать к земле. Конечно, этого не следовало бы делать, да уж очень я боялся, что уйдет от меня щука.

Когда щука подо мной утихла, взял я ее обеими руками и забросил на высокий берег. И сам вслед за ней вылез и сел возле нее.

Трудно рассказать, каким счастливым и гордым я себя чувствовал в это солнечное утро, сидя на траве около пойманной мною щуки. Нет уж, думаю, про эту щуку никто не скажет, что не я ее поймал или что она сама поймалась. Я сам и способ этот — на ерша ловить — придумал¹⁰, сам и вытащил ее, все сам. Жалко только, что никто не видел. И щуку показать некому. Разбудить Васю, что ли? Не вытерпел, разбудил. Вася на этот раз легко проснулся. Потянулся, зевнул, а как увидал щуку — сразу на ноги вскочил.

— Неужели ж ты сам поймал?

— Сам, — и рассказал ему все подробно, отвел душу. А Вася спрашивает:

— А кровь почему на щуке?

— Какая кровь? Где? Вася показал, а потом посмотрел мне на руки и говорит:

— Да это твоя кровь, Шурик, а не щучья. Гляди-ка, у тебя из пальца-то кровь идет!

Смотрю — правда: на пальце у меня уже нет повязки, и кровь из него сочится. Пока я со щукой возился, я не заметил, как потерял повязку. Сейчас только боль почувствовал. Вот как увлечен был щукой!

Повязку свою я нашел на берегу, у самой воды в глину затоптана. Помыл я ее в реке, потом вспомнил, как вчера мне Матвей Иванович перевязывал, и в кипяченой воде еще промыл и палец заодно вымыл, С помощью Васи перевязал кое-как.

Скоро пришел Шурка. Показывает свою добычу — несколько окуней крупных. А я ему — щуку. Удивился он и, мне показалось, позавидовал.

— Счастье тебе, — говорит, — на рыбу! Поедем жерлички смотреть, пора.

Пошли в лодку садиться. Шурка велел мне в весла сесть. А мне не хочется. Хочется на корме сидеть, жерлички самому осматривать и рыбу вытаскивать, если попадется. Пустился я на хитрость:

— У меня, — говорю, — палец болит, мне грести больно.

А Шурка, должно быть, мою хитрость понял и говорит:

— А ты греби кормой вперед, толкай весла ладонями, вот и не будет больно. А если жерлички вынимать будешь, так хуже пальцу навредишь — и повязку всю измочишь, и свалится она у тебя.

Так и не удалась моя хитрость.

Первая же жерличка наша, к которой мы подъехали, оказалась размотанной: есть что-то! Шурка потянул за бечевку.

— Дергает, не очень только.

Вытащил — окунь, и небольшой, не больше тех, что Шурка на мостике наловил.

Поехали дальше. Вторая жерличка была не тронута, и рыбка на ней — ерш — все еще сидела на крючке. Третья жерличка, хоть и была размотанная, но, когда Шурка вытянул бечевку, на крючке ничего не оказалось. Значит, щука, или окунь сдернул живца, а сам ушел.

Настроение у нас упало. Поехали дальше. Следующая жерличка, а она как раз на сорожку была поставлена, тоже нас не обрадовала — сама жерличка не тронута, а сорожка лежит на дне кверху брюхом. Мы совсем в уныние пришли и уж без всяких надежд поехали за последней жерлицей. Ее мы не сразу и нашли. Только когда совсем близко подъехали к тому месту, где она была поставлена, увидали, что кол на воде лежит, а жерличка размотана.

Шурка взялся за бечевку, а я насторожился весь и дышать перестал.

Потрогал Шурка бечевку и говорит скучным голосом:

— Ничего нет, нисколько не дергает.

Мне тоже сразу стало скучно. А Шурка начал лениво выбирать бечевку из воды. А потом говорит:

— Тащится что-то, неживое только. Должно быть, за корягу крючок зацепился! — Да вдруг как крикнет:

— Щука!

Гляжу — из воды прямо на меня громадная щучья морда смотрит стеклянными глазами, а вслед за ней и туловище всплыло и покачивается полегоньку.

— Мертвая! — говорит Шурка, — а какая больщая-то!

Громадная щука, не меньше той, которая вчера сбежала от Матвея Ивановича, в самом деле была мертва и даже закоченеть успела. Шурка ее, как полено, перевалил через борт в лодку.

Стали мы ее рассматривать. Крючок оказался так глубоко проглоченным ею, что его и не видно было во рту. Вероятно, поэтому она и околела, что крючок проколол ей какие-нибудь важные для жизни органы. Шурка и вынимать его не стал. «Будут, — говорит, — дома чистить, так достанут!»

— А какая сильная, — говорю, — рыба — кол выдернула! Как она его еще не утащила. Должно быть, долго раскачивала, а когда он упал, так уж обессилела.