О, Мари!

– Эй, француз бакинский, ты почему так позорно драпанул? Испугался, что не устоишь перед чарами младшей сестры моей Эсмеральды? Иветта чуть не плачет, ее мама спрашивает, где ты. Что прикажешь ответить? Пошел домой порыдать? Не будь смешным и жалким! Знаю, как это тебе не нравится, но ты сейчас создаешь впечатление именно жалкого человечка. Все!

И положил трубку.

Да по какому праву я порчу людям праздник? Это же эгоизм высшей пробы!

Я быстро оделся и выскочил из дома, поймал первую же машину и помчался к Иветте. Конечно, прав Рафа, я поступаю с этими людьми не просто некрасиво, но и попросту оскорбительно. Порчу им такой радостный вечер! Сколько лет они ждали, чтобы опять собраться вместе, чтобы семья снова зажила нормальной жизнью. А я хочу, чтобы все вокруг лили слезы вместе со мной?

Через двадцать минут я уже был у Иветты.

– Прости, Ив. Родители сегодня пошли в театр, ключи от дома были у меня, а я забыл их передать соседке [29] . Пришлось быстро смотаться туда-сюда.

Через минуту повеселевшая Иветта уселась за пианино и начала играть и петь французские песни, в том числе из репертуара Шарля Азнавура. Еще через несколько часов я в хорошем настроении вернулся домой. Праздник удался.

Глава 5

В последующие дни все шло как обычно, однако предчувствие чего-то недоброго, зловещего по-прежнему не покидало меня.

Незаметно прошли ноябрьские праздники. Я вспоминал, как мы с Мари впервые пришли ко мне домой после парада. Как мы были молоды и наивны! Прошло всего пять с половиной лет, а ощущение такое, словно целая жизнь позади.

Прокурор сообщил, что на днях он будет вынужден со мной расстаться, так как меня ждет новое назначение с заметным повышением. Речь шла о моем переводе в прокуратуру города старшим следователем. Конечно, это был серьезный карьерный рост: если здесь я был юристом второго класса, то там по должности сразу получал советника, что соответствовало армейскому званию майора.

К слову, я давно заметил, что все интересные события в моей жизни происходят в ноябре. Однако месяц уже кончается, скоро зима, и, по всей видимости, никаких других интересных событий уже не будет.

* * *

Рабочий день подходил к концу, когда меня неожиданно вызвал прокурор. По выражению его лица я понял, что произошло нечто весьма неприятное.

– Давид, я не знаю, какие силы были пущены в ход нашими противниками, но, по-видимому, довольно влиятельные, раз они сумели добиться отмены решения республиканской военной комиссии. Похоже, чтобы их успокоить, придется еще кое-кого посадить, кроме брата Мартиросяна. Тебя отправляют в Тбилиси, в госпиталь Закавказского военного округа, на повторную комиссию. Не переживай. Не освободят – послужишь два-три года в военной прокуратуре и спокойно уедешь домой. После призывного срока тебе могут предложить контракты на более длительное время – никаких бумаг не подписывай, пока не уточнишь, что за этим стоит.

Я сразу вспомнил представителя центра в КГБ республики, его недоброжелательность по отношению ко мне и разговор с Мартиросяном о каких-то других вариантах. Чем я привлек их внимание? Ни выдающихся способностей, ни богатства, ни известных родственников. Единственное, что меня выделяло в кругу студентов-гуманитариев, – что я, будучи начальником дружины, был замечен в шумных акциях. Простая, обыкновенная семья. Жена – француженка, ну и что? Мало ли таких в республике? Кроме того, чем Мари может быть полезна такого рода службам? Ничем. Красота и непомерная гордость, которая в большей степени обусловлена ее стеснительностью, – не предмет для интереса этих органов. Может, дело в моей дружбе с Рафой? Тоже несерьезно. Известный драчун, уличный авторитет, таких в миллионном городе полно. Значит, надо искать другую причину. А может, просто обстоятельства для меня неудачно складываются? Нет, неубедительно.

Зашел в военкомат, представился военкому, с которым до этого не был знаком. Сухо, без лишних слов получил необходимые документы, узнал, куда пойти на месте и кому представиться. Вечером папа встретился с начальником республиканского военного госпиталя полковником Агановым, и тот подчеркнул, что мне следует придерживаться того диагноза, который был поставлен здесь, – спокойно повторять зафиксированные в личном деле симптомы болезни.

Все это было мне противно. Я чувствовал себя униженным и оскорбленным и все пытался найти причину, по которой мой случай стал делом принципа для военных, а возможно, и каких-то других служб. Больше всего мне было жалко родителей, стократно обсуждавших одни и те же детали, стараясь найти пути моего освобождения от армейской службы.

Рафа, разумеется, был в курсе того, что я еду в Тбилиси.

– Раз тебя, товарищ офицер, с таким упорством зовут в армию, значит, ты нужен нашей славной Родине. Знал бы, кому дать на лапу, сунул бы ему двойной тариф и закончил бы эту идиотскую карусель. В самом деле, француз, если тебя возьмут под присягу, мне будет невесело. Как-никак, сколько себя помню, ты всегда маячишь рядом. Искренне жаль Мари, еще один удар для нее!