О Муроме. Воспоминания. Семейная хроника купцов Вощининых

После революции дом наш, как уже сказано, был муниципализирован, т. е. принадлежал Горкомхозу. Мы были жильцами и платили за квартиру как положено (очень немного). После пожара Горкомхоз должен был отремонтировать дом или дать нам квартиру. Но того, ни другого, конечно, не делалось. Горкомхоз не имел ни средств, ни жилого фонда, а т.к. дом оказался «не нашим», то кто-то придумал запретить нашему отцу самому его ремонтировать — он было предложил это сделать за счет надворных построек.

Такое предложение нашли почему-то подозрительным, и мы так и жили около двух лет без крыши, кое-как спасаясь от дождя, и укрывая, чем попало пол второго этажа. Может быть в этом был виноват и характер отца — нерешительный, а, может быть, обстоятельства того времени.

Время шло. В ответ на многочисленные прошения о ремонте крыши со стороны папы — года через два — пришел ответ, суть которого была неожиданная и приблизительно такая: ввиду того, что средств на ремонт дома Горхоз не имеет, решено передать его в собственность П. А. Вощинина, с условием, что он сам отремонтирует, но не за счет надворных построек. Условие такое папа выполнить не мог, но согласился и на него.

… «Ну, а нам какое дело: год ли, два ли пролетело… нам за ними не бежать — будем сказку продолжать»…

Через какое-то время поступил папа на Толевой завод счетоводом и работал там довольно продолжительное время. Директор завода как-то в разговоре с папой узнал об обстоятельствах его жизни, связанных с полуразрушенным домом и предложил ему восстановить второй этаж для рабочих завода с условием оплаты за квартиры — комнаты по ставкам Горкомхоза. Папа согласился и через какое-то время дом наш наполнился народом и превратился в Ноев ковчег. В каждой комнате по законам нового времени поселилась отдельная семья.

Мы остались в трех комнатах первого этажа — сырых и холодных, постеснялись «выговорить» ремонт их, что было вполне возможно. Но что делать? Отсутствие деловитости, стеснительность, невозможность отказать в чем бы то ни было и кому бы то ни было привело наших родителей к положению очень печальному.

А сейчас я возвращаюсь немного назад к годам после пожара, хоть и без крыши, но с нашей бабушкой-Кокой во главе семьи.

… Хочу сказать, что жизнь сытая, с баней раз в неделю, с соблюдением праздников, с пирогами, хоть и картофельными с пшенной и грибной начинкой, продолжалась. Была корова, куры, небольшой сад и огород. По-прежнему запасали на всю зиму овощи, картофель, варенье (на патоке). В доме мы были одни. Топили печь дровами из полов коровников и паркетом, раскиданным по пустым обгоревшим комнатам второго этажа.

Шли годы 20-й, 21-й, 22-й. Продавали и меняли на продукты остатки прежней роскоши: уцелевшие после пожара «лишние» пальто, материю. Помню, особенно жалели мама и Кока ковер из гостиной, очень красивый и большой, который «в минуту жизни трудную» пошел за картошку. Покупали где-то сорную пшеницу: все дети усаживались за стол и перебирали ее, очищали от мусора. Потом мыли ее, сушили и мололи на кофейной мельнице. Лепешки из нее были очень вкусными.

Надо вспомнить здесь еще один случай, радостный! Когда папа был совсем молодым, то на военных сборах подружился он с крестьянским пареньком, который признался ему, что очень хотел бы приобрести или построить себе собственную мельницу! Но стоит она сто золотых рублей — сумму совсем для него невообразимую! Поговорили… и папа дал ему эти деньги и мельница спустя какое-то время заработала и, кажется, папа отказался взять долг назад — «И нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим!» — наверное, это было так… Только в голодные 20-е гг., привозя на муромский базар картошку, всегда останавливался этот человек около нашего дома и весело, с прибаутками, сгружал несколько мешков бесплатной отборной картошки для нашей большой семьи!

Я и Леня ходили в школу, в гости к своим двоюродным братьям и сестрам. Мама и папа — к бабушке Гладковой, где часто собирались за самоваром многочисленные родственники и друзья. Только Кока всегда была дома. Она ходила только в церковь и в монастырь, пока его не «разогнали» и иногда к старшему сыну своему — дяде Валентину всегда со мной. Младшая дочь дяди Валентина Манечка была моя одноклассница и я ее очень любила.

Валентин Александрович был, как я уже писала, после революции директором ткацкой фабрики «Красный луч». Жил в своем доме (бывшем) в верхнем этаже и пользовался большим садом еще лет пять после революции и мы получали от него, как и раньше, яблоки, но поменьше, потому что он должен был делиться с другими жильцами дома. Была у них собака Лорька — любимица тети Паши, которая допускалась в комнаты. Кока моя этого не переносила и во время наших визитов Лорьку запирали в сарай, где он долго заливался отчаянным лаем, наверное, от обиды.

Папе с устройством на работу Валентин Александрович почему-то помочь не мог.