О нас троих

Мизия зачерпнула еще немного крема, но есть не стала; положила ложечку в мойку, поставила банку обратно в холодильник. В шелесте ее шагов по выложенному плиткой полу были точно такая же легкость и стремительность, что и во взгляде, и от этого во мне зашевелились смутные воспоминания. Мы с Мизией передвигались по кухне, держа одну и ту же дистанцию между собой, смотрели друг на друга то с улыбкой, то серьезно, взмахивали руками и тут же опускали их, думали о том, что нам надо сказать друг другу, и молчали. Холодильник, повибрировав, затих, теперь голос Томаса зазвучал громче, словно особый мотор, не знающий усталости.

— А что — Марко? — внезапно спросила Мизия.

— Марко? — переспросил я, испуганный неожиданным блеском в ее глазах.

— Да, как он поживает? — спросила Мизия и взглянула на меня уже совсем по-другому.

— Мы несколько лет не общались, — сказал я. — Последний его фильм произвел фурор. Он снимал его в Ирландии.

— Это я знаю, — ответила Мизия. — Я тоже читаю газеты.

Она стояла напротив меня и казалась живой и естественной, никаких там ролей и правил поведения; я слышал ее дыхание и чуть ли не биение ее сердца.

— Больше я ничего не знаю, — сказал я, — но думаю, у него все хорошо. Марко стал настоящей легендой. Он человек особого рода.

— Какого еще рода? — спросила Мизия. (И опять легкое движение и беглый, как бы сбоку, взгляд.)

— Он из тех немногих людей, которых удержать просто невозможно. — Я сам не понимал, почему говорю именно эти слова. — Знаешь, эти люди совершенно не похожи на свои фотографии. Они как бы живут в другом измерении и в другом пространстве. Только что Марко как бы был полностью поглощен своим делом, а потом просто взял и выбросил его из головы и сам исчез неизвестно куда, хотя любой бы на его месте пребывал на вершине блаженства и наслаждался своим успехом.

— Ну да, — сказала Мизия, безуспешно пытаясь улыбнуться.

Я уже не мог остановиться: досада, глупость, зависть, недовольство, усталость, ревность, разочарование, неуверенность — все эти чувства, сплетаясь воедино, жгли меня изнутри.

— И чтобы он ни делал, все только приходят в восхищение и превозносят его до небес. Судьба у него такая, что ли. Ты вспомни хоть историю с Перу: прославленный режиссер наплевал на успех, признание и деньги, которые сами шли в руки, ради какого-то заурядного и опасного репортажа не побоялся рисковать жизнью, вернулся домой со сломанной ногой и шедевром под мышкой.

Мизия, не отводя от меня глаз, вернулась к мойке за ложкой крема, я тоже сделал несколько шагов, чтобы дистанция между нами оставалась прежней.

— Разве я не прав? — продолжал я. — Он — всемирно известный режиссер, и он ничего не боится, даже кануть в неизвестность, но что бы он ни делал, его талант всегда останется при нем. Даже если он живет как хиппи и получает первую премию в Брайтоне из рук самой королевы, и вот пожалуйста, он даже галстук не надевает на церемонию.

Мизия смотрела на меня, подбоченившись.

— Ничего себе!

— Сдохнуть можно! — подтвердил я, но мне хотелось биться головой об стенку, так загорелись ее глаза.

— А мы с тобой с головой в буржуазном быте? — сказала Мизия. — Точно водолазы, которые ныряют под воду, подальше от возможных бурь?

— Вроде того, — ответил я. Я думал о том, что мы спустились на разную глубину, она и я.

— Только потом у них все равно кончается воздух, — сказала Мизия. — Корабли уходят — и связь с ними прерывается.

Она прошлась вдоль стены, двигаясь почти как в первом фильме Марко.

— И вот они стоят на дне, обвязанные грузами, — сказала она, — а дышать им нечем.

— О Господи, хватит, — сказал я с чувством, что и вправду задыхаюсь.

Мизия остановилась перед одним из шкафов; на секунду мне показалось, что она застыла на тонкой грани между той, какой была, и той, какой стала: между нетерпимостью и сдержанностью, между свободой и благовоспитанностью, между ребячливостью и зрелостью. Я напряженно вглядывался в ее лицо, следил за сменой его выражений, словно ожидая найти в нем ответ на все мучившие меня вопросы.

Потом она тряхнула головой; ее лицо разгладилось, дыхание стало спокойным, и она опять предстала элегантной и здравомыслящей сеньорой из высших кругов, матерью двоих сыновей. Ее внутренний свет померк, и я тоже расслабился.

5

Сразу после завтрака Мизия повела нас с Паолой и детьми смотреть сад. Она показывала, какие деревья росли здесь раньше, еще при отце Томаса, а какие она посадила сама; с веток над нашими головами вспархивали пунцовые чижи и другие птички ярких окрасок, из тени деревьев мы выходили на яркий свет и невольно щурились. Мизия знала названия всех растений в саду: и как они звучат по латыни, и как их называют в народе, она произносила их уверенно и восхищенно, словно гордилась этим своим столь непростым достижением.

— Когда я жила в Милане, я бук от платана отличить не могла, — говорила она, — пришлось начать с азов. Первые годы я читала все книги по ботанике, какие только удавалось раздобыть. Вот тюльпановое дерево, — упоенно, нараспев произносила она.