О нас троих

Точно так же, как и на первой свадьбе Мизии, я поражался, глядя на брата и сестер: наделенные от рождения одними и теми же природными задатками, они выросли столь непохожими друг на друга, а Мизия среди них казалась просто чудом, и тем острее я ощущал утрату ее прежней, благодаря Томасу превратившейся в совершенно другого человека. Я все думал, какую роль в этом превращении сыграли паразитические привычки брата и сестры и какую — равнодушие отца и отсутствие материнской и отцовской заботы. Хотя теперь я и чувствовал себя таким далеким от Мизии, меня все равно бесило, с какой бесцеремонностью Пьеро и Астра взваливают на Мизию все свои проблемы и с каким беспечным, наглым видом ее отец заходит в дом.

И все же Мизия казалась довольной тем, что почти вся ее семья с ней, да еще так далеко от тех мест, где они раньше жили: она разговаривала с братом и сестрой, порывисто и резко размахивая руками, шутила, вспоминала всякие истории из их прежней жизни, пыталась что-то разузнать и у них, подмигивала их своими сияющими глазами, смеялась. Отношения между Пьеро и Астрой явно были напряженными, но они всячески пытались это скрыть в угоду Мизии: они боялись лишиться ее расположения и всего, что этому сопутствовало.

За обедом Мизия оставалась душой компании и связующим звеном для всех присутствующих: мгновенно реагировала на каждую реплику и всеми силами пыталась поддержать и оживить общий разговор, сломить железную суровость старой Энгельгардт, холодность отца, обоюдную враждебность Пьеро и Астры. Как рассказывал Марко, она с самого детства взяла на себя эту роль и годами с блеском играла ее, так что члены ее семейства воспринимали ее поведение как вполне естественное. Я смотрел на нее, сидящую в центре длинного стола, и те усилия, которые она предпринимала, ничуть меня не умиляли, напротив, мне хотелось послать ее ко всем чертям, вместе со всей ее семейкой и их бесконечными сложностями.

Три года назад отец Мизии открыл в Буэнос-Айресе итальянский ресторан, но не очень-то преуспел, потому что место для своего ресторана выбрал неудачное, администратор он был никакой, совершал ошибку за ошибкой, еще в чем-то проштрафился, и теперь пытался довести это до сведения Мизии и Томаса туманными намеками. Очевидно Томас финансировал всю эту его затею, чтобы сделать приятное Мизии, и сейчас срочно требовалось очередное денежное вливание, иначе ресторан просто закроется из-за неуплаты долгов. Мизия приняла проблемы отца близко к сердцу, слушала его предельно внимательно и с сочувствием: старалась успокоить его, выгородить, говорила, что он ни в чем не виноват, что он делал все правильно, давала ему советы и подбадривала. Томас искусно ей вторил: обещал свою поддержку, всячески давая понять, что дело-то яйца выеденного не стоит, хотя вряд ли действительно так думал, и уверял, что все причины неудач кроются в порочной системе аргентинской экономики. Впрочем, ничего другого он сказать все равно не мог, не вызвав у жены глубокое разочарование, он тоже вынужден был придерживаться определенной линии поведения. Только, в отличие от Мизии, он добровольно сделал свой выбор, в благодарность за то, что женился на такой удивительной женщине и ради удовольствия вершить судьбами других людей.

Отец Мизии не только воспринимал все, что для него делают, как должное, но еще и грубил, — то ли от зажатости, то ли в силу плохого характера, если кто-то хоть отдаленно пытался его критиковать. Он говорил (Мизии): «Ладно, ладно, хватит пудрить мне мозги», и (Пьеро, который ляпнул что-то невразумительное): «Это надо же, яйца курицу учат», и (Томасу, но совсем не таким грубым тоном): «Уж я-то знаю, что такое ресторан. А вы, аргентинцы, лишь одно горелое мясо едите да картошку». Со старой Энгельгардт он вел себя куда осторожнее — из трусости, и еще потому, что причислял ее, как и себя, к категории недовольных, обиженных детьми родителей.