О нас троих

Похоже, Томас и парочка его приятелей только и ждали случая проявить свою галантность; они наперебой стали давать ей советы, и в ответ на это Паола только старалась подчеркнуть свою женскую уязвимость, раньше я никогда за ней этого не замечал. Кавалеры Паолы объясняли, как ставить ноги в стремена и как держать поводья; трогали ее запястья, поправляли локти и похлопывали спину, касались ее икр, подбородка, ягодиц, и все это — то подходя вплотную, то отъезжая, сгибаясь к ней, утирая ладонями пот со лба. Она смеялась, повторяла «Мама дорогая», или «Я безнадежна», или «Ой, спасибо!» Настроение у нее сразу поднялось, она казалась веселой и игривой, беззаботной и даже томной, вся ее жесткость растаяла как по волшебству.

Томас и его друзья тоже оживились, наперебой демонстрируя свою мужскую доблесть: они бросали своих коней вперед короткими скачками, останавливали их легким мановением руки, без умолку отпускали остроумные замечания на испанском, итальянском, английском с одинаковой интонацией и акцентом. Паола смеялась, прикрывала глаза, отвечала на их шуточки, громко вскрикивала от страха, когда ее мул переходил на рысь. Глаза у нее блестели, она больше не впивалась в меня испуганным взглядом. У нее был вид человека, который наконец вздохнул полной грудью, и это еще сильней выбивало меня из равновесия.

Мизия возглавляла кавалькаду, за ней ехали сестра Астра и брат Пьеро, точно младшие члены королевской семьи; сейчас она казалась мне ничуть не лучше всех остальных, несмотря на то, что она говорила мне на цитрусовой плантации и на все мои размышления накануне за ужином. Мне казалось, что один лишь я никак не вписываюсь в эту компанию: все в этих людях — их одежда, прически, то, как они оглядывали окрестности, двигались — было мне отвратительно, я просто исходил злобой и чувствовал себя белой вороной, у меня просто сводило все внутри, и я до боли сжимал руками грубые кожаные поводья.

— Ну что, давайте галопом? — предложила Мизия, повернувшись ко мне, и не успел я и глазам моргнуть или поудобней устроиться в седле, как все лошади впереди меня и даже мул Паолы, окруженной ее паладинами, рванули вперед, и несмотря на все мои отчаянные попытки удержать хотя бы свою, она понеслась вслед за другими, опустив голову и всем своим телом, мускулами, нервами отдавшись этому головокружительному бегу, а я только и ждал, что вот-вот шмякнусь на землю, сломаю себе шею и до конца своих дней останусь парализованным вместе со всей моей злобой и чувством непричастности к происходящему.

Вечером все гости, родственники, управляющие и даже несколько гаучо с семьями собрались в саду: господа уселись за длинным столом под огромным навесом, крепящимся к металлическим стойкам, а метрах в двадцати от них, рядом с грилем для мяса, — гаучо, за столом попроще. Из колонок орехового дерева старинного домашнего проигрывателя доносились вальсы Штрауса, словно мягкими коврами расстилавшиеся под размеренное журчание переплетающихся голосов; горничные обносили гостей блюдами с едой и графинами с водой или вином, дети при любой возможности срывались с места и бегали вокруг стола с собаками, пока матери не усаживали их обратно. Томас и Мизия вели себя как настоящие хозяева дома: все так же энергично и уверенно, как и весь этот долгий день, поспевали повсюду, следили за подачей блюд и напитков, направляли в нужное русло разговор, окружили всех своих гостей вниманием и заботой, стараясь изо всех сил, чтобы сложный механизм праздничного новогоднего ужина работал без перебоев.