О науке без звериной серьёзности

Впрочем, суть не изменилась. Например, после того как недавно Путин в качестве главного пункта предвыборной программы продемонстрировал новые виды вооружения, никто не вышел на улицы с плакатами «Занимайтесь наукой, а не войной!».

Артобстрел и генеральная линия О страхе и смелости, с которыми ничего не понятно

Опять про войну. Как-то я встречался с доктором исторических наук, профессором одного известного университета. Человеку было уже под девяносто, но речь и разум – дай Бог каждому. Часа три просидели, море чая выпили. Это интервью так и не было опубликовано, но беседу я вспоминаю чуть ли не каждый день.

Мне очень хотелось понять, как ощущает себя сейчас учёный-гуманитарий, достигший карьерных высот в советские времена. История была насквозь идеологической дисциплиной. Надо было всё время ссылаться на бородатых классиков; доказывать, что только пролетариат – белый и пушистый, а Россия – родина слонов… Чтобы стать доктором наук, занимаясь историей XX века, требовалось всё время прогибаться под генеральную линию партии. Каково оно?

– Я ещё в 70-х годах стал понимать, что советская власть далеко не идеальна, а порой даже преступна, – признался наш собеседник.

– И почему же не возражали?

– Много причин… Помимо прочего – боялся.

Это честное «боялся» не даёт мне покоя.

Перед тем как стать историком, этот человек прошёл всю войну, от Москвы до Берлина. Он не просто воевал, не просто получал медали. Он был командиром взвода «сорокапяток». Знаете, какое прозвище этим пушкам дали солдаты? «Прощай, Родина!» Как следует из названия, калибр у этого орудия небольшой. Когда немецкие танки стали оснащать более толстой броней, «сорокапятка» уже не могла её пробить. Основной задачей было отвлечь своим огнём противника и погибнуть, пока основные части совершают манёвр. Пушечное мясо в полном смысле этого слова.

Основной задачей было отвлечь своим огнём противника и погибнуть, пока основные части совершают манёвр.

Чтобы командовать взводом «сорокапяток», нужно было иметь какое-то беспредельное мужество. У моего собеседника оно было.

– Помню, однажды командир меня отругал. Мол, почему ты ходишь не внутри траншеи, а сверху, по брустверу? Убьют ведь. А я как-то особо не задумывался…

И этот человек потом десятилетиями рассказывал студентам про «ведущую роль коммунистической партии». Он знал, что это вранье. Но боялся. Почему?

Уже после того, как эта колонка была опубликована в «Коте Шрёдингера», я обнаружил, что на эту тему есть эссе моего любимого Даниила Гранина. Оно так и называется – «Страх»:

«В годы войны понятие страха смещалось, перерождалось. Почти четыре года на фронте резко изменили для меня соотношение ценностей. Став офицером, я стал меньше думать о собственной гибели. Ответственность за своих солдат заменила заботы о своей личной безопасности. Мне надо было под обстрелом пройти на передний край, некогда было ползти, пережидать в воронке. Надо было спешить. Приходилось, не считаясь с пулями, высматривать в бинокль, что творится у противника. Зато появились другие страхи. Я помню, как переживал нагоняй от начальства. Наш командир полка мог так наорать, такую устроить выволочку, что после этого всё становилось нипочём. Командиры рот шли в безнадёжные атаки, продолжали держать позиции, хотя явно следовало отступать. Дело было не в дисциплине, но в каком-то высшем страхе перед командиром».

Откуда брался этот страх? Это очень тяжёлый вопрос. Почему фронтовики, прошедшие сквозь ад, боялись поднять руку на собрании или возразить начальству?! Причём не только в сталинские времена, которые были почти столь же опасны, как война. Помните прекрасную реплику из фильма Эльдара Рязанова: «Да разве на фронте я б себе так позволил? Я ведь там ни хрена не боялся! А здесь из-за этого паршивого гаража…»?

Я спросил об этом у моего собеседника.

– Ну… это всё-таки вопрос не ко мне, а к социальным психологам.

До последнего рубильника Об экспериментальном обнаружении зла