О нечисти и не только

Через несколько дней, когда Фрина окрепла, они спустились к селу. Там Мимоза ещё загодя присмотрела добрую семью с единственным ребёнком – девочкой. Эти люди жили небогато, но очень дружно и честно. Такие не обидят воспитанника.

В последний раз прижав к себе сына, Фрина положила его в большую корзину и оставила у порога. Мимоза стояла чуть поодаль, не желая мешать сестре. Сама она уже попрощалась с мальчиком, сказав ему напоследок: «Живи долго, дад. Я не смогу уберечь тебя от бед, но пусть всегда будет с тобой мой подарок. Это сила. Ты будешь сильнее любой беды».

Шли годы. Приёмные родители, хоть и назвали мальчика Воспитанником, растили его как собственного сына, даже когда родился у них свой. Мальчик рос крепким, здоровым. Русалки иногда наблюдали за ним, когда он приходил к реке купаться или поить лошадей. Сёстры поселились недалеко, но от людей скрывались, так что матери больше не боялись за сыновей, а жёны за мужей, когда те углублялись в лесную чащу, преследуя добычу.

Когда мальчик уже стал юношей, началась война. Сначала мужчины из села уходили куда-то далеко, сражаясь со светловолосыми людьми, пришедшими с севера. Но северяне были сильнее, а мужчин в селе становилось меньше с каждым походом. Всё чаще в спокойном некогда краю слышны были выстрелы. Настало время, когда и Воспитанник вскочил на коня, услышав призыв медных труб. И с тех пор сердца сестёр замирали всякий раз, когда раздавался этот звук. Но до поры до времени древняя кровь и подарок Мимозы берегли юношу от пули, и он возвращался невредимым.

Беда пришла по осени, когда в сёлах готовились к свадьбам. Стреляли совсем близко, и потревоженные горы долго отвечали болезненным эхом, как будто пытаясь напугать врагов. К ночи никто из мужчин не вернулся. И на следующий день тоже. Сестры следили за долиной, напрасно надеясь разглядеть всадников или хотя бы услышать звук их труб. Ночью Фрина, несмотря на уговоры сестры, спустилась вниз. Она вывела из села чью-то лошадь и отправилась искать сына.

В ущелье всё ещё стоял запах пороха. Фрина, ведя за собой коня, перешагивала через убитых. Сына среди них не было. Вдруг она заметила свет и тонкую струйку дыма, поднимавшуюся из-за груды камней. Неслышно ступая, она приблизилась к костру. У огня сидел Отар в казачьей папахе. На чёрной бурке с закрытыми глазами лежал её сын. Он ещё дышал, но рана медленно вытягивала из его груди жизнь, и пар, идущий изо рта, становился всё слабее. Вечный наёмник Отар почуял в нём русалочьего сына и как мог пытался спасти, но что могли сделать руки, привыкшие убивать, с пулей, застрявшей у самого сердца?

Понимая, что не сможет остановить смерть, Фрина просто легла рядом и обняла сына. Он шевелил губами как двадцать лет назад, когда искал грудь. Но вместо молока на них теперь стекали слёзы матери. Фрина стала вспоминать всю свою прошедшую жизнь, как будто она сама умирала и пыталась в последние свои часы прикоснуться памятью к тем, кто был дорог, и простить тех, на кого до сих пор держала зло. Ей вспомнился жрец ромейского бога, убитого, но бессмертного, как сама жизнь. Жрец рассказывал ей про то, как мать бога смотрела на него умирающего, а он просил её не плакать. И вспомнив это, Фрина ещё сильнее залилась беззвучными слезами: «Если слышишь ты, если ты всё-таки не умер тогда на кресте, помоги ему! Возьми жизнь мою. Всё, что хочешь, бери, но его спаси. Прошу тебя! Ради слёз матери твоей прошу…»

Наступило утро. Небо, окрашенное кровью сына, осветило ущелье. Костёр потух, оставив после себя только запах гари. Отар сидел неподвижно, и его тень закрывала лица спящих – бледного юноши и его поседевшей за одну ночь матери. Дыхание юноши было слабым, но ровным, а дыхание Фрины – глубоким и тяжёлым, как сердце, познавшее боль.

Отар выходил её сына и проводил на корабль, отплывающий к чужим берегам. Фрина так и не рассказала ему о себе, представившись странницей, случайно заблудившейся в горах. К сестре она вернулась через месяц уже глубокой старухой, отдав своё бессмертие за такую долгую и такую короткую жизнь спасённого сына.

Она прожила несколько лет, полных обычных старческих немощей и болезней. Под конец уже и ходить одна не могла – всюду под руку с Мимозой и опираясь на сучковатую клюку. Никто не узнал бы в сгорбленной старухе бывшей сирены, да и не нужно это. Похоронив Фрину, и Мимоза потеряла бессмертие. Правда, старела она намного медленнее. Вот и сейчас, через сто сорок почти лет, она ещё очень даже ничего. Волосы всё так же черны, а кожа – бела. Бёдра у нее широковаты, пожалуй, но мужчин это даже привлекает. Всех, кроме Отара. Но что с циклопа возьмёшь! Только и решился на то, чтобы, как галантный кавалер, проводить её от буфета до дома после ночных посиделок. И пошёл к себе чуть пошатывающейся походкой. Мимоза посмотрела ему вслед, покачала головой и закрыла дверь. Утром рано вставать.

Доброй ночи, Мимоза!

Навий да Алинадий