О нечисти и не только

Моих слёз хватило, чтобы омыть тебя.
Из волос моих саван вышел.
Почему же сил моих не хватило,
Чтобы спасти тебя, мой любимый?
Голос мой разбивает камни.
Губы мои выпивают душу.
Почему же сил моих не хватило,
Чтобы жизнь тебе сохранить, любимый?

Ох, и много в ту ночь несчастных приняло море! Мужчины, зачарованные голосом Фрины, оставляли свои ложа и женщин, шли к берегу и, не в силах вынести разлуку с этим голосом, устремлялись к нему. Потом их ещё долго находили по всему побережью – жертв Фрины узнавали по застывшим блаженным улыбкам и глазам, распахнутым от надвигающегося ужаса. В ту ночь Фрина мстила всему миру за слабость женского сердца и за хрупкость мужского.

Утром она пришла к Мимозе. Её тело было покрыто синяками – спускаясь по реке, она крушила пороги, сбивала камни и сносила вековые деревья. Были синяки, но не было слёз. На следующий день Фрина вновь ушла по реке – она, как и младшая сестра, странно прикипела к этой земле, но смотреть на море, вспоминая того человека, ей было тяжело. С тех пор так и жила она в реках и озёрах, лишь иногда спускаясь вниз, чтобы повидаться с сестрой. Мало кто из людей видел Фрину. Её считали жестокой, коварной и мстительной. Такой она, пожалуй, и была.

Темнело. Мимозе отчего-то жутко было выходить на улицу. Трижды она открывала двери буфета и трижды возвращалась, испугавшись сумрака. Но и буфет ей уже не казался безопасным – слишком тихо было вокруг, слишком темно за окнами. За страхи Мимозы поплатился лохматой своей головой Распутин – Мимоза свинтила крышку, налила водку в граненый стакан из-под чая и положила себе пару остывших чебуреков с мясом. Помедлив, достала и второй стакан. Тут же, словно дождавшись приглашения, зашёл Отар.

Выпили молча. Да и о чём, действительно, говорить им? Учителям косточки перемывать? Горевать об Итаке? Не о чем, да и незачем говорить тем, кто знает друг друга столько веков.

Отар появился здесь одним из последних, когда на родине уже и не осталось никого, кто бы помнил древних. Власть там оказалась в руках чужеземцев – суровых, гладко выбритых людей, вскоре пришедших и в Колхиду. Они наняли Отара солдатом, несмотря на одноглазость. В одиночку он мог поднять ствол дерева и ударить им по воротам крепости – такую силу чужаки очень ценили. Однажды местный царь увидел, как циклоп расшвырял пятерых солдат в бою, и уговорил его стать своим телохранителем. Так Отар познакомился с Фриной, царской женой. Циклоп с молодости был молчуном. Поэтому, увидев впервые Фрину, стоявшую на высокой крепостной стене, Отар только кивнул ей, обозначил, что, мол, узнал, и больше ничем не выдал ни радости, ни удивления. А царь, нанявший Отара, на глазах у всех бросился к Фрине и, ничуть не стесняясь посторонних глаз, поцеловал подол её длинного платья. Пытался было и руку ей лизнуть преданно, по-собачьи, да та не дала. Зато к Отару подошла и обняла как брата, прослезившись.

Вскоре Отар понял, что Фрина твёрдо правит не только мужем, но и его землями. Зачарованный царь неделями не выходил из-за пиршественного стола, в беседах с мудрыми советниками видя свой долг владетеля, а Фрина в это время мечом и звонкой монетой подчиняла себе окрестные земли, вела переговоры с чужаками на их странном, рубленом языке, торговала и строила. Она жадно бралась за всё новое, как будто забыла о том, что не обычные годы человеческой жизни ей отпущены, а долгие века речной богини.

С Мимозой они теперь виделись совсем редко. Когда царственная богиня во главе вооружённых всадников показывалась на берегу, сестра делала вид, что не узнаёт её, и уплывала на целый день в маленькую скалистую бухту, невидимую с берега. И только когда Фрина была одна или с Отаром, Мимоза выходила из моря навстречу. В промежутках между краткими встречами с сестрой и циклопом ей было одиноко.

Старик-великан, забытый всеми, давно скончался. Перед смертью он, казалось, впал в детство и зло озорничал, убивая народ без счёта. Но даже к таким грозным напоминаниям люди не прислушивались, позабыв не только про него, но и про предков, чьи кости, обугленные молниями, лежали в каменных гробах забвения. Наконец, старик совсем слёг. Могучее его некогда тело утончалось на глазах, пока не стало совсем прозрачным. И как только Мимоза закрыла ему глаза, тело и вовсе распалось на слабые искорки, лёгкие и летучие. Они поднимались к небу, вызывая последние, чуть заметные колебания воздуха, и разлетались оттуда по разным уголкам страны великана, унося с собой и память о нём. Осиротев, Мимоза стала угрюмее, тем более что сестра вскоре и вовсе перестала навещать её, вся погружённая в сложные интриги между двумя великими державами, претендовавшими на её царство.