О нечисти и не только

Машинально орудуя шумовкой в раскалённом масле, хмурила брови, сводила их в единую грозную линию. Сама не знала, на кого злится – то ли на молчуна, то ли на сестру. Сколько помнила она Фрину, та до последних нескольких лет жизни не больно-то скучала. Такая и на том свете найдёт, чем заняться – был бы мужчина под боком, а уж в земле их хватает. Как и в море…

А дальше думать о Фрине стало некогда. То кофе свари, подай к чебурекам, то чипсы достань к пиву, то сухарики. Бутылки с Распутиным так и мелькали – из-под стола на прилавок и обратно, окончательно утвердившись только к концу четвёртого урока, когда дети повытаскивали из сумок чурчхелу, семечки, орехи, пастилу и встали вдоль дороги, составляя серьёзную конкуренцию буфету средней во всех отношениях школы Гагрского района. Мимоза конкурентов уважала, следя только за тем, чтобы на дороге не предлагали домашнее – это была её монополия в силу возраста и общественного положения.

Математик Валера забежал на минуту в буфет, оставил ящик с кока-колой, взял деньги на следующий закуп и умчался, весь в мыслях то ли о дифференциальном исчислении, то ли о подруге Анны Сергеевны, неприступной Татьяне.

Как только поток отдыхающих стал спадать, Фрина вновь пришла в голову своей младшей сестры. Пришла, уселась там на чёрных скалах далёкой родины и разлила принесённое с собой беспокойство и какое-то глухое томление.

Она была красивой. Самой красивой из восьми сестёр. И бессмертные, бывало, приходили украдкой полюбоваться ею, когда она выбиралась на скользкие камни отдохнуть от водных глубин.

И быть бы Фрине царицей на Итаке или законной жительницей Олимпа, а может, и ярким скоплением звёзд в древнем небе, да сгубила её любовь. Белозубый рыбак, что выходил каждый вечер к морю и шептал волнам слова, от которых всё тело у Фрины сладко ломило, и слушать хотелось бесконечно… Ей бы запеть, приманить желанного, поиграть с ним денёк и выплюнуть, когда надоест, обратно на берег, уже окоченевшим! Не смогла. Пожалела. Фрина смотрела на него, слушала молча, пригоняла лучшую рыбу в его сети, любила. И когда он, очарованный морем и дальними берегами, решил плыть к Колхиде, поплыла за ним. А Мимоза, младшенькая, девчонка ещё совсем, за ней увязалась.

В те времена многие туда отправлялись. Вслед за людьми плыли и древние, полузабытые существа, от которых проку на своей земле уже не было. Надеялись, что там, на диких землях, о которых моряки и купцы рассказывали столько чудесных сказок, найдут они покойную старость. Сначала циклопы и чудовища, а потом и многие титаны, и даже кое-кто из высокомерных олимпийцев повисали тиной на быстрых вёслах, прятались в складках парусов, скрывались между кувшинами с вином и маслом и через гостеприимное море устремлялись к неизвестной земле… Но то циклопы. То старухи эринии с истлевшими кнутами в безжалостных некогда руках. Зачем покинули своё ласковое море юные Фрина и Мимоза? Зачем?!

Мимоза стояла над баком с немытой посудой, а видела колышущееся отражение востроносого корабля с белозубым юнцом на нём и двумя сиренами, серебристыми телами прильнувшими к днищу.

В Колхиде Фрина и Мимоза разделились. Старшая вслед за возлюбленным решила подняться к верховью реки, а младшая поселилась в бухте. Она иногда встречала корабли с далекой родины, но сама вернуться туда уже не хотела – по сравнению с шумной Ионией здесь было так тихо, что редкая человеческая речь напоминала ей теперь какое-то карканье.

Как-то в грозу – а грозы по весне тут случались часто – к бухте, в которой любила отдыхать Мимоза, вышел великан. Его кустистые брови, похожие на седые тучи, почти полностью скрывали глаза. Когда же глаза на миг показывались из-под бровей, небо освещалось очередным сполохом молнии. Мимоза сразу поняла, что этот великан – владелец здешних мест. Несмотря на устрашающую внешность, он показался ей незлым. Вскоре они с великаном даже подружились. Он был уже очень стар, поэтому никаких покушений на девичество не устраивал, относясь к ней по-отечески – учил своему языку, знакомил с другими обитателями, которых, впрочем, было немного, и всячески опекал. Со временем местные так привыкли к сирене, сопровождающей великана, что стали её считать кем-то вроде его внучки. Не всех пришельцев старик так жаловал. Особенно невзлюбил он эриний, которых в итоге и прогнал куда-то. А может, они и сами утопились в море, не найдя в этом краю достаточного почитания и пропитания.

Однажды на закате Мимоза услышала знакомую мелодию – так пела Фрина, зазывая моряков в свой плен, обещая им прохладу в зной и жаркие объятия в ночную стужу, сладкое вино и пряные поцелуи. Но на этот раз о другом пела сирена: