О нечисти и не только

– Не приставишь, это вы верно заметили… Кочевая армия нам не нужна. А что если наоборот сделать? Кочевников этих к одному постоянному месту привязать? Построить для них больницу, школу, магазин, клуб сельский… И отпускать оттуда только на охоту.

– Тоже не получится. Понимаете, у них же ещё олени – это их основная пища. Они перегоняют оленей с места на место, пасут их.

– Оленям загон сделать рядом с посёлком – пусть там пасутся.

– Да, но это ведь северные районы. Там корма мало, и оленям поэтому площадь нужна большая…

– Значит, это должен быть большой загон! Но главное – начните с культурных объектов, с клубов. Нам надо повышать самосознание этих охотников, всемерно подтягивать их уровень! Выполняйте!

Так сказал московский начальник и, сам того не зная, спас семью Игната от смерти.

Колодами лежат в палатке замёрзшие Федотовы и Сабуровы. Кузнецова ещё раньше сама ушла. Обнимают Игнат с женой детей. А домовой их обнимает, не таясь уже, и древнее его тепло чудом удерживает Ефимовых на грани, не давая окоченеть. Жена слышит, как он возится, думает: «Уходи, дедушко. Сгинешь с нами». «Цыц! Беду не кликай!» – укоряет её домовой.

И тут в палатку рожа красная заглядывает:

– Эй, кулачьё! Резчики по дереву есть?

Домовой когтями острыми в руку Игнату впился, до крови аж. Тот и подал голос:

– Я резчик.

– С вещами на выход. На культбазу поедешь!

Зашевелился Игнат, поднимается. Закрыл глаза соседям своим, детей и жену вынес на улицу, сам стоит рядом, шатается. Красномордый злится:

– Я сказал – один и с вещами!

– Вот мои вещи, гражданин начальник. Без них не поеду.

Рассмеялся:

– Ладно, чёрт с тобой! Садитесь в сани… Эй, Савельич! Актируй всех!

На культбазе тёплый барак. В бараке все живут – исполкомовцы с жёнами, налоговый инспектор с охраной, повариха, какие-то ещё люди. Там и Ефимовым уголок нашёлся в кладовке.

Игнат соврал немного совсем. Был он не резчиком, а столяром, но для своей избы завитушки разные на наличниках вырезал, приходилось и шкатулки жене, матери, сёстрам украшать, и игрушки детям в подарок делать. А тут, на культбазе, работа не трудная – к годовщине Октября надо клуб для охотников-эвенков построить и из дерева по картинкам вырезать маленький Кремль, крейсер «Аврору» и прочие важные вещи.

Один бы Игнат с постройкой не справился, конечно. Но не прогадал красномордый, что всю семью привёз, – Санька с Ванькой плотницкому делу обучены были. Так втроём и работали – сколотили клуб досрочно, к апрелю, когда на Иртыше обычно ледоход начинается.

Сюда весна много позже добирается, но домовой по старой привычке на Иоанна Лествичника вышел на двор погулять, хозяйство после зимы проверить. Хотя какое уж тут хозяйство? Одна тайга кругом… Куда ни глянь, повсюду ели-великаны стоят, синим снегом опутаны. Кто же такое выдумал, чтобы деревья человеку белый свет застили? Будто и не для человека земля эта устроена… Стоит домовой, голову задрав, ахает.

А солнце поднимается, синие ели в розовый цвет красит. Надо бы поторопиться.

Обошёл барак, видит – рядом с культбазой вроде как шалашики стоят чудные, шкурами покрытые. И меж ними стоит кто-то, тоже в шкуру завёрнут, дымком из трубки попыхивает. Домовой-то его признал сразу, пошёл знакомиться.

Стоят друг напротив друга – росточком невеликие, обликом неприметные, а людям и вовсе невидимые, домовые-хранители.

Тот, который в шкурах, лапкой себе в грудь тычет: – Мусун! Мусун!

Это он представляется, значит, понял домовой. А сам руками разводит. Как объяснишь ему, что наши домовые перед рождением имя своё теряют? Иначе им из нежити не переродиться. А тот опять – в себя одной лапкой – Мусун! А другой – в домового – мол, кто ты?

– Ну как тебе сказать-то?.. Хозяин я. Хозяин, понимаешь? Хо-зя-ин!

– Хоньзя! Хоньзя! – кивает.

Тут олени, что рядом с шалашами лежали, почуяв чужого, всполошились, реветь начали. Мусун побежал к ним успокаивать, а домовой к себе на двор вернулся, дальше хозяйство новое обозревать.

На следующее утро только проснулся домовой – слышит с улицы: Хоньзя!

«Чудак, – думает. – Решил, что зовут меня так. Не бывает у домовых имён-то!»

– Эй, Хоньзя! – опять слышится.

«Ну Хоньзя так Хоньзя!» – и пошёл к Мусуну. Мусун трубочку протягивает – на, мол, угощайся.

– Благодарствуем! – поклонился. Понимает, что настоящий-то хозяин здесь не он, а Мусун. Поэтому вежливо себя ведёт, с уважением. Затянулся дымом – забористый табачок, горький! А Мусун в сторону шалашей своих машет и говорит что-то. Домовой разобрал только «чай, чай». Опять же, говорит, не откажусь, мил человек, угости!

Сидят они в шалашике, у огня, жестяной посудой гремят. Домовой удивляется, как это товарищ его совсем от своих домашних не прячется? Показывает на спящих людей – не разбудим ли? Но те, привыкшие, видать, к проделкам Мусуна, только похрапывают сладко, спинами повернувшись. Мусун на них и внимания не обращает – чай громко прихлёбывает, гостю подливает. Благодарствую, брат Мусун, благодарствую!