О нем доложили Сталину

На следующий день при разводе на занятия Петр не обнаружил его и в строю курсантов. Загадочное исчезновение Михаила не давало ему покоя. Райхдихт, который мог пролить хоть какой-то свет на ситуацию, в коротком разговоре ничего не сказал. Лишь накануне заброски группы Бережной рассказал Петру о конфликте с Якуниным. В пылу ссоры Михаил не только съездил Якунину по физиономии, но и наговорил лишнего. В их конфликте Гопф-Гойер занял сторону Бережного, а Михаила откомандировали в абвергруппу-103.

Петр снова остался один на один с гитлеровцами. Но то был не последний удар судьбы. Другая беда пришла, откуда он ее вовсе не ожидал.

Произошло это в воскресенье.

В службе постоянного состава группы выпал тот редкий день, когда не только офицеры, но и инструкторы могли позволить себе расслабиться. День выдался погожий. Стоявшая в течение несколько недель невыносимая июльская жара с наступлением августа сменилась «бархатным» сезоном. В первых числах прошли ливневые дожди. После них ожила и встрепенулась пожухлая листва садов. Нежная зелень легким налетом покрыла рыжие макушки степных курганов. В воздухе появилась бодрящая свежесть, а по утрам запахи поздних цветов и созревающих яблок пьянили и кружили голову.

Но не только природа добавляла настроения абверовцам. Накануне прошла удачная заброска группы Бережного в тыл Южного фронта, и Гопф-Гойер позволил себе ненадолго ослабить служебные вожжи. На утреннем построении он объявил общий выходной. На местах остались только караул и дежурные. Все остальные отправились в город: кто в центр пошататься по магазинам и злачным местам, кто к знакомым, а большинство на берег Дона, чтобы воспользоваться уходящими теплыми деньками.

Петр присоединился к компании земляков — Роману Лысому и Трофиму Шевченко. Прежде чем отправиться на пляж, они решили зайти на рынок, там прикупить продуктов, горилки и оставшееся до вечера время провести на пляже у реки.

В Ростове, опустошенном войной и оплетенном густой паутиной доносчиков и провокаторов гестапо, рынок оставался одним из немногих мест, где теплилась хоть какая-то жизнь и краем уха можно было услышать последние вести с фронта. Дорога до него заняла не больше получаса. Серая, одноликая толпа, напоминающая огромный муравейник, издалека напомнила о себе скрипом повозок и гортанными криками возниц. Они стремились пробиться к въездным воротам и занять места под крытыми навесами, чтобы спастись от яркого солнца.

Лысый, частенько промышлявший на рынке, быстро вывел Шевченко с Петром к торговым рядам, где продавали продукты и овощи. Он, по натуре деляга, здесь оказался в своей стихии и до хрипоты торговался за каждый огурец и каждый грамм сала. Не отставал от него и Шевченко. Он, любитель выпить, не пропускал ни одной бутыли самогонки и вскоре уже был навеселе.

Петр невольно поддался их азарту и затеял спор с продавцом раков. В какой-то момент он почувствовал на себе пристальный взгляд, обернулся — и обмер. На него смотрела Лидия Сергеевна. Форма гитлеровца вызвала в ее глазах ужас. Петра бросило в жар. Он готов был провалиться сквозь землю. Пальцы судорожно заскребли по френчу. Проклятая форма жгла тело нестерпимым огнем.

— Петро, шо с тобой? На тоби лица нэма! — Лысый поразился произошедшей в нем перемене.

— Ты шо, биса побачив? — вторил ему Шевченко.

Петр их не слышал и потерянным взглядом сопровождал Лидию Семеновну. Она последний раз мелькнула у ближних торговых рядов и скрылась в людской толчее.

— Петро, та шо с тобой робыться? — всполошился Лысый и затряс его за плечо.

— А?.. Чего? — опомнился он и ответил первое, что пришло в голову. — Худо мне, хлопцы, живот крутит.

— Потерпи, по сто граммов добавим, и усе пройдет, — пытался подбодрить его Шевченко.

— Не поможет, похоже, я траванулся. После завтрака как-то не по себе стало.

— Эт все сволочь Шойрих. Кормит нас дерьмом. У мэне на прошлой недили пузо тож прихватило, — вспомнил Лысый.

— Извините, хлопцы. Вы уж без меня, а я в общагу, отлежусь.

— Петя, а може, два пальца в рот — и все пройдет? — продолжал уговаривать Шевченко.

— Не, хлопцы, только хуже будет. Я пойду, — отказался Петр и, выбравшись из базарной толчеи, присел на первой попавшейся лавочке. Ему по-настоящему стало худо. Взгляд Лидии Семеновны, в котором смешались ужас и презрение, продолжал жечь и выворачивал его наизнанку.

«Ну, за что мне такое наказание? За что? Как все это объяснить Вере? Черт же дернул тащиться на рынок! — казнил себя Петр и искал выход из положения. — Сказать, что… — страдальческая гримаса исказила его лицо. — А что говорить? За тебя все сказала гитлеровская шкура. Но Вера же любит меня! Кого?.. Фашистского холуя? Но я же… Сказать, что я — советский разведчик? У-у», — застонал Петр и в ярости ударил кулаком по лавке.

Две старухи, проходившие мимо, шарахнулись в сторону и, испуганно оглядываясь, поспешили скрыться в ближайшем переулке. За плетнем встревоженно закудахтали куры, а из палисадника донесся женский голос: