О нем доложили Сталину

В группе царила зловещая тишина. Ее нарушали только визг пилы и стук молотка: в дальнем конце плаца рабочая команда в спешном порядке сооружала виселицу. Несмотря на то что рабочий день еще не закончился, ни в гимнастическом городке, ни в курилках не было никого. Инструкторы и курсанты, забившись по своим углам, с оглядкой по сторонам обсуждали события ночи и дня.

Незадолго до ужина дежурный по группе объявил, чтобы командиры подразделений вывели своих подчиненных на плац. Свои места в строю инструкторы и курсанты занимали молча; они бросали испуганные взгляды на три виселицы. Всех их мучил один и тот же вопрос: для кого две другие?

Прошло пять, затем десять минут, а на плацу так ничего и не произошло. Гопф-Гойер держал мучительную паузу, вымещал на них свою злобу и ненависть. Дверь штаба наконец открылась. Скрип петель зловеще прозвучал в могильной тишине.

Гопф-Гойер вышел на крыльцо. За его спиной теснились Райхдихт, Рудель, Бокк, Шойрих и остальная штабная верхушка. Их появление заставило подтянуться командиров подразделений и нервной волной прокатилось по строю курсантов. Дежурный по группе подал команду «смирно».

Гопф-Гойер спустился с крыльца и прошел к трибуне. Его ледяной взгляд окатил строй и остановился на виселицах. Лицо Гопф-Гойера исказила зловещая гримаса. Он обернулся к гауптвахте и гаркнул:

— Комендант, начинайте!

В ответ заработал мотор машины. Ворота распахнулись, и на плац выехал грузовик. В кузове стоял истерзанный Колесов. По бокам его подпирали двое верзил из комендантского отделения. Грузовик медленно катил вдоль строя и остановился у виселицы.

Гопф-Гойер подался вперед и, окинув строй испепеляющим взглядом, объявил:

— Так будет с каждым, кто изменит Великой Германии! Смерть предателю!

— Смерть! — недружно прозвучало в ответ.

— Будьте вы все прокляты! Придут наши… — голос Алексея оборвался.

Палач суетливо набросил петлю на шею Колесову. Грузовик сипло всхлипнул мотором и тронулся с места. Кузов ушел из-под ног Колесова, и его тело забилось в предсмертной конвульсии. Но на этом устрашающий спектакль, затеянный Гопф-Гойером, не закончился.

К строю вышел Райхдихт. Со стороны гауптвахты донесся дробный грохот сапог; это комендантское отделение выскочило на плац и встало за его спиной. К ним подъехал грузовик. Все эти перемещения нагнали еще больше страха на курсантов.

Райхдихт двинулся ко второму отделению курсантов — круг новых жертв определился. Комендантское отделение, погромыхивая карабинами, взяло их на прицел. По соседнему строю пронесся вздох облегчения. Райхдихт остановился в нескольких шагах от второго отделения и зашарил взглядом по лицам курсантов. Те невольно сжались; на них повеяло холодным дыханием смерти. Гитлеровец ткнул пальцем в середину строя и выкрикнул:

— Панин! Зубенко!

Мертвенная бледность покрыла их лица, и в следующее мгновение вокруг них образовалась мертвая зона.

— Взять мерзавцев! — приказал Райхдихт.

Громилы из комендантского отделения, расшвыряв жидкую цепочку курсантов, набросились на Панина и Зубенко. Сбив с ног, они принялись их избивать, а потом забросили в кузов машины. Казнь тех, кто чаще всего общался с Колесовым, Гопф-Гойер превратил в страшное действо: под грохот барабана несчастных вздернули на виселице, а затем отделение за отделением прошли строем перед эшафотом.

Безжалостная расправа над Колесовым не облегчила положения Гопф-Гойера. Через два дня в Ростов нагрянул Гемприх с комиссией и вывернул все наизнанку. После его отъезда среди офицеров поползли слухи о скорой отставке Гопф-Гойера, и даже назывался его приемник — капитан Мартин Рудель. Разрядило обстановку в группе сообщение о предстоящем перемещении в Краснодар.

Отъезд на Кубань вызвал в душе Петра бурю чувств, которая была связана с Верой. После долгих раздумий он решился объясниться с ней и, не дожидаясь конца рабочего дня, отправился к Пивоварчукам. Последние метры ему дались с большим трудом. Все заранее приготовленные объяснения рассыпались в прах перед одним фактом — его службой в абвере.

Впереди показался знакомый забор. Петр робким взглядом пробежался по двору. В нем никого не было. Калитка была закрыта на щеколду, а в доме царила непривычная тишина. Он нерешительно топтался на месте, надеясь, что кто-нибудь из хозяек появится на крыльце. Прошла минута-другая, но он так и не заметил каких-либо движений. Дом словно вымер. Петр бросил последний взгляд на окна, и тут то ли ему показалось, то ли на самом деле в крайнем дернулась занавеска. Он присмотрелся — это не было обманом зрения и, отбросив все сомнения, Петр решительно отодвинул щеколду на калитке, вошел во двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Никто не ответил, но он не отступал и продолжал стучать. Его настойчивость возымела действие. В сенцах послышались шаги, звякнул крючок, и на порог вышла Лидия Семеновна. В ее взгляде Петр не нашел для себя ничего хорошего и, пряча глаза, спросил:

— Вера, дома?

— Немає, — глухо ответила она.

— А когда будет?

— И не будэ.

— Что с ней? — в Петре проснулась тревога.

— Ничего! — отрезала Лидия Семеновна.