О нем и о бабочках

В парке Горького, ранней осенью, в чешском пивном баре «Пльзень», за его столик подсели двое мужчин. Взрослые, оба с серыми лицами и синими от наколок руками. Один, который побольше, отхлебнул из кружки пива, продемонстрировав отсутствие двух передних зубов, второй хоть и был с зубами, но нос имел лилового оттенка.

– Катаешь? – осклабился беззубый.

– Что? – не понял Иратов.

– Смотри, Лиловый, умный! Так катаешь? В карты играешь?

– Ну, играю…

– Не нукай, не запряг! Так давай иди играть!

– Не, – отказался Иратов. – Я играю только тогда, когда хочу!

– Смотри, Лиловый, да он главный по парку!

Лиловому шутить не хотелось, уже неделю стреляло в ухе, и ничего от боли не помогало. Ни компресс, ни капли. Пробовал даже водку заливать, но стало еще больнее.

– Слышь, Якут, – заговорил Лиловый, – мы все про тебя знаем! Уже месяц, как срисовали…

– А можно портретик? – попросил Иратов.

– Шутник, однако…

В руке беззубого блеснула сталь финского ножа, незаметно прорезавшего новенькую куртку Арсения и проткнувшего кожу. Струйка крови потекла в джинсы. Он чувствовал ее длинный и горячий след.

– Мы тоже любим шутить, – признался беззубый. – Но не в рабочее время. Слушай внимательно, паря. Мы не босота какая-нибудь, мы смотрящие по парку. Платить будешь каждую неделю половину от рывка. Вот Лиловому будешь приносить в бильярдную!

– А что так много? – удивился Иратов, зажимая кровоточащий бок.

– Такая такса для залетных!

– Уйду в другое место! – пригрозил школьник.

– На Водном там у нас кто?

– Жора Водник и Кеша Менгель… – припомнил Лиловый.

– Там тебе совсем жопа, шкет, – предсказал беззубый. – Знаешь, кем был доктор Менгеле?

Иратов отпил пива из кружки и, пожав плечами, признался, что никакого доктора Менгеле не знает.

– Это такой фашистский доктор был во время войны, – прояснил историю беззубый. – Он опыты ставил на пленных. Так вот по сравнению с Кешей немецкий доктор просто сявка! Вы что, в школе не учили?

– Слушай, пацан, ты от уха никаких средств не знаешь? – спросил Лиловый. – А то такая стрельба в голове, будто Октябрьская революция!

– Я не доктор. Не знаю.

– Ты не лепила – ты катала! – заржал тот, придерживая от тряски ухо.

Посидели.

– Подумал? – Лиловый допил пиво, икнул, закусил соленой корочкой черного хлеба и почти ласково поглядел на Иратова.

– Да не разбираюсь я в ушах! Честно!

– О половине подумал?

– Чего ж так много? – покраснел от злости Иратов. – Работа моя, бабки мои и риски! Всюду менты, да и лохи отмудохают – мало не покажется!

– Знаешь, сколько хороших людей по зонам чалятся? Думаешь, там как у мамы кормят?

– Общак?

– Знаешь… – с удовлетворением произнес Лиловый, но в ухе стрельнуло пушкой, и лицо уголовника искривилось в гримасе боли.

– В общем, так, – резюмировал беззубый. – От ментов мы тебя прикроем, если какой кипеж с лохами – отобьем, во всех шашлычках хаваешь бесплатно. Так что половина не зазорно! Если на Водный потянет, маякнешь, а мы Кешу Менгеля оповестим о нашем договоре.

– Ладно, – кивнул Иратов, – согласен, так как отступать некуда – за нами Москва.

– Вот и переговорам конец! – улыбнулся Лиловый через боль. Стороны ударили по рукам.

Синие тотчас исчезли из чешского бара, будто в мультике. Раз – и Хоттабыча нет! В этом случае – Хоттабыча и Омара Юсуфа, его брата.

Стоя под душем, смывая засохшую кровь, Иратов думал о недалеком будущем. Ему совсем не хотелось ходить под уголовниками, и с Менгелем встречаться желания не было вовсе. Надо было придумать что-то другое. А пока половина так половина! Черт с ними!.. Иратов поклялся отражению в зеркале, что обязательно будет жить на Западе, в достатке и без блатных харь!

…Окончил Иратов школу без троек, но к концу июня никаких мыслей о выборе профессии так и не появилось. Перебраны были все институты.

– Может, в мясо-молочный? – переживала мать. В те времена в мясо-молочный шли только абсолютные дегенераты, так как там по конкурсу был вечный недобор. – Тоже образование… И учиться там не надо, говорят, и одного раза в неделю приходить достаточно…

– Давай уж сразу на токаря в техникум! Или на клоуна в цирковое! Никулиным стану или Шуйдиным!

– Никулиным было бы хорошо… Как он сыграл в «Когда деревья были большими»!

После бесплодных разговоров мать уходила в комнату плакать, а Иратов сматывался из дому, чтобы развеять пряными радостями свою молодую жизнь.