О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Жизнь в Чартории мне была известна, она сильно разнилась с нашей. Почти дворцовый обиход смягчался там разумной трудовой деятельностью хозяйки. Она с утра уходила в свою больницу и работала там как рядовая сестра до завтрака, иногда снова уходила… Вечера проходили в чтении, в хороших беседах.

Отношения Наталии Ивановны к моей семье были прекрасными, сердечными, комфорт предоставлен был полный. Жена взяла с собой нашу няньку, толковую, молодую «Калуцкую» бабу, скоро освоившуюся среди новых порядков. Она так же, как у себя на Елизаветинской, продолжала добродушно покрикивать на Алексея: «А тебе, толстун, есть нябось пора!»

Вскоре по отъезде семьи получили письмо от сестры. У нее обнаружились признаки рака, от которого в нашем роду по женской линии были смертельные случаи, чего боялась и сестра. Она спешно собралась в Москву к проф<ессору> Снегиреву. Дочь Ольга выехала навстречу и оставалась с ней, пока не выяснилась болезнь сестры. Скоро пришли успокоительные вести: ни рака не было, ни операции не потребовалось. Сестра, успокоенная, вернулась в Уфу. Ольга же уехала на Ривьеру показаться каким-то хваленым докторам. Показываться докторам обратилось у нее в привычную необходимость.

Я уехал в Москву. Стены церкви сохли плохо, приходилось роспись отложить на неопределенное время.

Был в Художественном, смотрел «Царя Федора» с Москвиным. Много хорошего, но местами переигрывали, балаганили, без нужды подчеркивали русское «хамство». Тогда же видел Андреевскую «Анатэму». Автор даровит, но не умен, не в меру захвален. Умелая техника актеров, и все же нечто картонное.

Из Москвы проехал на несколько дней в Уфу. Зимний пейзаж, обычное радушие… Промелькнуло давно прошедшее, молодость, те дни, когда там, умиротворенный после моего горя, живал, писал свои ранние вещи, переживал свои первые успехи. Впереди мерещилась старость…

Из Уфы проехал прямо в Новую Чарторию. Там провел Рождество. Воздух Чартории, заботы любезной хозяйки сделали то, что моя больная окрепла. Детям не хотелось уезжать. Однако к Новому году мы были у себя на Елизаветинской.

Переезд в Москву. 1910

Начало Нового 1910 года не было радостно. Из Лозанны Ольга писала о возможности новой операции, а Щусев захворал воспалением легких, предполагалась поездка в Италию на несколько месяцев. Роспись отодвигалась…

Встретился с депутатом Думы — немцем Лерхе — весьма благонамеренным, культурным. Впечатление от долгой беседы слабое. Та же тоска по «конституции». Страшная близорукость в остальном.

В конце января я уехал в Краков по делу об устройстве наследства Яна Станиславского. Там провозились с братом покойного около недели, сортируя картины, этюды, распределяя их по музеям Польши. Работали в холодном помещении, оба простудились, нажили себе ревматизм, все же дело закончили. Составили протокол, его подписали и передали все богатое художественное наследство Станиславского на места.

Тем временем из Лозанны стали поступать вести более успокоительные. Ольга была у знаменитого Ру, и тот, после долгого исследования, признал, что операция не нужна, что все дело в нервах, советовал чаще быть в обществе, не предаваться унынию… Ольга уехала в Болье, попала к карнавалу, там было много русских знакомых, сразу самочувствие стало иным, уныния как не бывало…

В феврале я привез образа для наружных мозаик. Их одобрили. Тогда же был возобновлен с Харитоненками разговор об иконостасе для Сумского собора, сооружаемого на их средства. Дал условное согласие начать работать образа тотчас по окончании Великокняжеской церкви.

В тот же год Русским музеем был приобретен «Димитрий Царевич убиенный». Я предложил гр<афу> Д. И. Толстому взять у меня «Царевича» за минимальную цену (три тысячи рублей). Картину эту даже дягилевцы, в те дни от меня далекие, не решались браковать, я же считал эту вещь лучшей после «Варфоломея». Поступление ее в музей всеми встречено было сочувственно.

В апреле через Афины и Константинополь Ольга вернулась домой; выглядела она отлично, казалось, что тревога об ее слухе, о здоровье надолго будет позабыта. Помню, вернулась моя дочка без багажа. Ее сундук, по недосмотру, вместо Триеста заслали в Венецию, а так как квитанцию на него дочь доверила на пути начальнику какой-то маленькой станции, то он, в свою очередь, мог поступить с ней также легкомысленно. Однако этого не случилось. Вскоре было получено извещение, что багаж найден, затем он был доставлен в полной исправности в Киев.

Прошла Пасха. Мы начали разорять наше старое гнездо, укладываться для переезда в Москву. Последнюю ночь мы провели у друзей. На другой день были проводы.

На вокзале собрались все, с кем прожили мы долгие годы, с кем сроднились. Я не думал, что прощание будет таким трогательным, даже болезненным… Много горячих чувств было высказано нашими друзьями, знакомыми, и долго оставались мы под впечатлением этих часов разлуки.