О пьянстве

[Джеку Стивенсону] [90] 1 марта 1982 г

[…] Я много времени отсидел в барах, главным образом – еще на востоке, главным образом, в Филли, где люди довольно естественны и довольно изобретательны, и довольно непритязательны. Я не в том смысле, что они ух ты какие, но даже кулачные драки там были чисты. Я просто до того дошел, что уже не слишком-то мог чего-то найти на барном табурете, а ведь долго пробовал. Наконец я просто начал брать бутылку или бутылки наверх к себе в комнату и обнаружил, что вовсе даже не против, мне так нравилось, одному. Я и выпивка, и жалюзи опущены. Ни о чем чересчур не задумываться. Просто курить и пить, листать газету, ложиться в постель и перебирать трещины на потолке, может, радио слушать. Когда понимаешь, что на улицах не слишком много чего, старый побитый половичок или, скажем, стул с облупившейся краской отчего-то могут располагать определенным туземным обаянием. Кроме того, всегда приятно думать о том, что ты не в тюрьме, или не пытаешься заманить какую-нибудь уродину к себе в постель или не пытаешься избавиться от нее на следующий день (когда они берутся мыть посуду, ты понимаешь, что пора изображать психа.) Наверное, у меня это на самом деле больше вкус к выпивке, нежели вкус к Человечеству. Смешай их – и легко пустишь ночь псу под хвост, и это еще не так плохо, если только день у тебя не был исключительно скверен (как обычно). Те Голливудские и западные бары, исключительно приюты собачьего дерьма – ни сердца, ни строки, ни вариантов. У меня была подружка, которая ходила работать в одно такое место официанткой. Заведение раньше называлось «Большая десятка». Я ей ничего не говорил. Я не жаловался. Я просто знал, что она соображает меньше, чем я себе про нее даже думал, – в смысле, никакой чуйки, понимаешь. Я знал, что у нас все кончено. Я просто дал ей свалиться в трясину, и новая постучалась ко мне в дверь, еще хуже. Что ж…

[Джералду Локлину] [91] 9 мая 1982 г

[…] Позволь, старик даст тебе кое-какой совет. Знаешь, дядя, это пиво может прикончить тебя скорее чего угодно. Сам же знаешь, что́ оно делает с мочевым пузырем, столько жидкости просто не должно проходить сквозь тело, даже воды. Я знаю, что с ним беседы лучше, оно не пускает тебя драться в переулки на задворках бара (в большинстве случаев), но головная боль от пива и отрыжка смертоносны. Конечно, ничто не сравнится со старым добрым пивным просером. Но хорошее вино добавит десять лет к твоей жизни, если сравнивать с питьем этой зеленой дряни из скидочных кувшинов. Я знаю, что ты предпочитаешь бары, а когда в баре просишь бокал вина, трактирщик достает такой крупный пыльный кувшин с плевком темной гущи, прилипшей к донышку, а это чистый яд. Наверное, в барах приходится соглашаться только на пиво. С барами беда в том, что они – совсем как ипподромы: туда ходят самые тупые и несносные. Что ж, к черту, не стоит об этом. Я тут пью это вино и болтаю почем зря…

Из «Ветчины на ржаном» [92]

Однажды, совсем как в начальной школе, как это было с Дейвидом, ко мне прилип мальчик. Он был мал и худ, а на макушке у него почти не росли волосы. Парни дразнили его Лысым. На самом деле его звали Илай Лакросс. Мне нравилось его настоящее имя, а вот сам он не нравился. Он ко мне просто приклеился. Такой жалкий был, что я просто не мог сказать ему: вали отсюда. Как дворняга, которую морят голодом и пинают. Однако таскаться с ним повсюду мне было неприятно. Но поскольку я знал, каково бывает дворняге, то и разрешал ему околачиваться рядом. Почти в каждой фразе он употреблял по матерному слову, хотя бы одно, да только все это притворство, крутым он не был, он боялся. Я не боялся, но в голове у меня был кавардак, поэтому парочкой, наверное, были мы что надо.

Каждый день после школы я провожал его домой. Он жил с матерью, отцом и дедушкой. Их домик стоял через дорогу от скверика. Мне нравился этот район, там были громадные тенистые деревья, а поскольку некоторые говорили мне, что я урод, я всегда предпочитал солнцу тень, тьму свету.

В наших прогулках домой Лысый рассказал мне про своего отца. Тот был врач, преуспевающий хирург, но лицензию свою потерял, потому что пил. Однажды я встретил отца Лысого. Он сидел на стуле под деревом, просто сидел и все.

– Пап, – сказал Лысый. – Это Генри.

– Здравствуй, Генри.

Мне напомнило, когда я впервые увидел своего деда – тот стоял на ступеньках его дома. Только у отца Лысого волосы были черные и черная борода, а вот глаза такие же – яркие и сияющие, так странно. И вот Лысый – его сын, а вообще не светился.

– Пошли, – сказал Лысый, – за мной иди.

Мы спустились в погреб, под домом. Там было темно и сыро, и мы постояли немного, пока глаза не привыкли к сумраку. Потом я различил несколько бочек.

– В этих бочках полно разных видов вина, – сказал Лысый. – У каждой бочки есть краник. Хочешь попробовать?

– Нет.

– Валяй, просто глоток, к черту, попробуй.

– Зачем?

– Ты считаешь себя чертовым мужчиной или как?

– Я крутой, – ответил я.