О подчинении женщины

Я вовсе не желаю преувеличивать, да и самый факт нисколько не нуждается в преувеличениях. Я представил легальное положение жены, но не обращение с нею в действительности. Почти во всех странах законы несравненно хуже своих исполнителей, и многие из них остаются законами именно только потому, что редко или никогда не применяются на практике. Если бы брачная жизнь была строго построена в духе законов, то человеческое общество изображало бы из себя сущий земной ад. К счастию, однако, жизнь дала нам как чувство, так и интересы, которые во многих мужчинах исключают и почти во всех значительно смягчают импульсы и наклонности, ведущие к тирании. Между этими чувствами особенною силою проникнуто то, которое характеризует связь между мужем и его женою. Единственная связь, близко подходящая к ней по характеру, узы родства между отцом и его детьми, не только не сталкивается враждебно с первым чувством, но даже является к нему на подкрепление. Но из того, что это действительно бывает так на деле, что мужчины вообще не подвергают женщин тем мучениям, каким могли бы подвергать, если бы дать свободу всей той деспотической власти, которой муж вооружен легально, из этого утешительного факта защитники существующей формы брачного института приходят к заключению, что вся его несправедливость совершенно оправдывается и что в этом случае все зло есть неизбежная дань, платимая великому добру. Но если поддержание этого или другого вида тирании в полной легальной силе допускает смягчения на практике, то это нисколько не говорит в пользу деспотизма, а только доказывает, с какою энергическою реакцией человеческая натура может противодействовать самым позорным учреждениям и как живучи, как привольно разрастаются добрые, так же как и худые, семена в человеческом характере. Все, что может быть сказано о политическом деспотизме, с совершенном верностью прилагается также и к тирании в семействе. Ведь не всякий деспотический король садится к окну, чтобы наслаждаться стонами своих терзаемых подданных, или сдирает с них последние рубища и выгоняет нагишом на мороз. Деспотизм Людовика XVI был не похож на деспотизм Филиппа Красивого, Надир-Шаха или Калигулы, но он был настолько дурен, чтобы дать оправдание Французский революции и заставить нас закрыть глаза даже на все ее ужасы. Если станут ссылаться на искреннюю сердечную привязанность жен к своим мужьям, то не то же ли самое имело место и в социальном рабстве у древних народов? В Греции и Риме случалось сплошь и рядом, что жены и рабы соглашались скорее умереть в страшных муках, чем изменить своим господам. В проскрипциях, сопровождавших римские гражданские войны, было замечено, что жены и рабы сохраняли геройскую верность, тогда как сыновья обыкновенно оказывались изменниками; между тем мы знаем, как жестоко многие римляне обращались со своими невольниками. Скажем более: эти горячие чувства личной привязанности нигде не развиваются с тою силою, как под гнетом самых жестоких учреждений. Жизнь допускает ту горькую иронию, что чувство самой восторженной признательности вызывается в человеческих существах относительно того, кто, имея настолько силы, чтобы совершенно стереть их с лица земли, добровольно воздерживается от проявлений этой силы. Ныло бы прискорбно излагать обстоятельно, какую важную роль подобное чувство играет в большинстве людей. Мы видим чуть не каждый день, что благодарность небу с особенною силою возбуждается видом тех ближних, которых небо, сравнительно с нами, сподобило своего меньшого милосердия.

Всякий раз, когда кому-нибудь приходит фантазия защищать рабство, политический абсолютизм или тиранию главы семейства, нам постоянно представляют известный институт с его самых лучших сторон: нас стараются обольстить картинами благожелательной власти, с одной стороны, счастливой покорности – с другой, изображением верховной мудрости, предопределяющей все для величайшего блага угнетенных и окруженной их улыбками и благословениями. Все это довольно хорошо могло бы служить к цели, если бы кто-нибудь стал утверждать, что на свете совсем нет добрых людей. Но кто же сомневается, что и величайшая доброта, и самое завидное счастье, и чувство глубокой признательности, – что все это возможно под абсолютною ферулой только доброго человека?