О поэтах и поэзии

А дальше случилось самое интересное, многое перевернулось с ног на голову, и получилось так, что антисоветчик Бродский (не антисоветчик, конечно, в узком идеологическом смысле, но поэт, игнорировавший и глубоко презиравший советскую идеологию) оказался главным поэтом русского мира, и не сказать, чтобы вовсе безосновательно. А Евтушенко, всю жизнь противопоставленный ему, оказался и после смерти его антагонистом, защитником советских ценностей, интернационализма в том числе. Бродский написал «На независимость Украины», этот неформальный гимн сегодняшних крымнашистов. И оказалось, что у Бродского – в частности, в любовной лирике, но и в политической тоже – полным-полно этого самого ресентимента, но на уровне интимном, глубоко личном. Я одинок, я брошен, меня не любят – зато я поэт. «Нет, что ни говори, утрата, завал, непруха – из вас творят аристократа, хотя бы духа». Вечное русское «зато»: нам хуже всех, зато мы самые лучшие. Когда советское стерлось, наружу полезло русское – да такое русское, что хоть святых выноси: самое кондовое черносотенство, которым сегодня беззастенчиво пичкают зрителя официальные пропаган дисты. И советское, вот странность, оказалось синонимом гуманизма и просвещения, а символом русского мира стало зверство. И одной из опор этой русской идеологии стал маршал Жуков, которого Виктор Суворов, он же Резун, прямо называет мясником, и он не одинок в этой оценке. Именно памяти Жукова Бродский посвятил прочувствованное стихотворение, словно предугадав, что главным героем этой войны станет Жуков (а не Конев или Баграмян, допустим). И Бродский оказался любимым поэтом новых милитаристов-геополитиков – из-за своего романтического культа силы, из-за предпочтения количественных критериев, из-за глубочайшего презрения к так называемому совку, и в том числе ко всему хорошему, что в нем было.

И вот поди ж ты, когда случился этот фантастический перевертыш, стихи Евтушенко ожили и даже выиграли. И оказалось, что, если составить хороший сборник стихов Евтушенко, да еще если опускать в некоторых стихотворениях одну-две вовсе уж лишние строфы, – этот сборник окажется не хуже аналогичной коллекции Бродского. Даже в каком-то смысле живее, потому что Бродский ведь потому и стал кумиром русского мира, что лозунг русского мира – «Да, смерть!». А у Бродского было чем дальше, тем больше мертвых стихов, и тоже, как ни жаль, достаточно многословных. Больше того, Евтушенко и ритмически, и интеллектуально оказался гораздо разнообразнее, потому что жизнь, даже самая пошлая, разнообразней смерти. В сухом остатке, опять-таки если брать вершины, он оказался Бродскому симметричен и равновелик; и еще раз подтвердилось исключительное чутье Бродского, выбравшего главного врага себе по мерке. Он ненавидел Евтушенко почти неприличной ненавистью – а тот в ответ демонстрировал чувства внешне почти христианские, хоть и не без лицемерия; Бродский написал на Евтушенко донос, а Евтушенко ничего подобного не делал. Конечно, никто не станет сравнивать «Авраама и Исаака» с «Братской ГЭС». Но некоторые тексты вполне сравнимы – и, более того, отлично друг друга дополняют.

Какие? А вот, например. На рубеже шестидесятых и семидесятых четыре главных советских поэта – хорошо, пять – написали свои метафорические автопортреты в зверином – или птичьем – облике. Все стихотворения оказались очень точными. Вознесенский написал «Нидскую биостанцию», про окольцованную цаплю:

Вот она в небе плещется,
послеоперационная,
вольная, то есть пленная,
целая, но кольцованная,

над анкарами, плевнами,

лунатиками в кальсонах —
вольная, то есть пленная,
чистая, но кольцованная,

жалуется над безднами

участь ее двойная:
на небесах – земная,
а на земле – небесная.

Высоцкий написал «Охоту на волков», нет нужды ее цитировать: тоже о пленном звере, вырвавшемся на свободу, – что оказалось и автобиографично, и в каком-то смысле перформативно, то есть директивно. Последовала потом, правда, и вторая серия – «Охота с вертолетов», гораздо более безнадежная: из-за флажков-то выпрыгнуть можно, но с вертолетов достанут. Сейчас, по-моему, как раз сбывается вторая часть.

Бродский написал «Осенний крик ястреба» – о ястребе, который взлетел выше всех, вырвавшись на гибельную ледяную свободу, и в этой свободе задохнулся. Одно из самых совершенных и торжественных его стихотворений – и одно из самых откровенных.

А Евтушенко написал «Монолог голубого песца», стихотворение великое, очень выразительное, но испорченное, конечно, вечными его длиннотами. Приведем лучшее: