О поэтах и поэзии

Проза Гиппиус – удивительная квинтэссенция публицистичности, безвкусия, эклектики, прямое отражение русской жизни нулевых и в особенности десятых годов: тут вам и мотивы «Серебряного голубя» Андрея Белого – лучшей русской книги о сектантах, и тема тайных обществ и провокаторов, и эсеровские покушения, и хлыстовские радения; словом, всего в избытке, и в центре всегда молодая бледноволосая красавица, которая с детства все понимает. И «Чертова кукла», и «Роман-царевич», и даже «Кольцо», которое почему-то восхищало Блока, – все это легко читается и никуда не годится. Проблема, вероятно, в том, что никуда не годилась и сама идея молодежного тайного общества как средства воспитания (сначала) и перемены всего российского устройства (потом). Уже в «14 декабря» Мережковского видна мысль о том, что никакое общество, никакая секта не переменят ситуации, потому что внутри такого общества нарастают замкнутость, сознание своей обреченности, а впоследствии даже диктатура. Как тогда менять Россию? Вероятно, тем самым рутинным просвещением и чувством ответственности, то есть правами, свободами, самоуправлением… Но все это не работает без мотивации, а мотивации не будет без веры или по крайней мере без ценностей. Вот почему Мережковский со второй половины десятых годов ищет именно эту мотивацию – то есть пытается пробиться к сущности христианства за всеми многовековыми расслоениями; Гиппиус все еще верит, что все начнется с кружков. Вероятно, это потому так ей важно, что идея своего круга – салона, если выражаться презрительно, – ей вообще близка. У Гиппиус была органическая, врожденная потребность царить в маленьком кружке, где ее суждения не подвергались бы сомнению. Такой кружок она создала в 1902–1903 годах, таков же был салон Мережковских во время их первой эмиграции, так же функционировал он в доме Мурузи, где они жили до самого отъезда в Польшу в 1920 году. Салон, кружок, секта – главные формы самоорганизации в русской жизни. Это не лучший способ изменить русскую жизнь – и ничего в самом деле не получилось, не зря Ленин постоянно предостерегал соратников от кружковщины и сектантства, – но хорошая среда для полемики, для общения, для литературы, наконец. Вся проза Гиппиус, вся ее драматургия, за небольшими исключения ми, – об этом; и если Мережковский ищет рецептов в истории, в религии – Гиппиус уповает на клуб единомышленников, с которого, по ее рассуждению, начиналось и христианство.

Лучшее, что она написала, – дневники 1917–1920 годов, так называемые «Черная книжка», «Синяя книга» и «Серый блокнот», в которых отчетливо видна эволюция ее самоощущения: эйфория по случаю Февраля, лихорадочная деятельность весны и лета семнадцатого года, гипертрофированное сознание собственной значимости, нарастающее отчаяние, ненависть наконец; ненависть ко всем – к интеллигенции, народу, России в конце концов. Это соблазн, которого никто из российского разночинства не избежал: перемены встречаются восторгом, собирается кружок, пытающийся влиять на мировые события, и в этом кружке вздувается чудовищное самомнение. У Мережковских обсуждаются свежайшие сплетни, новейшие инициативы, опаснейшие слухи – все это фиксируется в дневнике. И вот любопытно: все, что она придумывала, – выходило у нее слабо. Проза, пьесы, публицистические обзоры. Но все, что имело отношение с самоуглубленностью, как стихи, или с непосредственной фиксацией окружающего, как дневник или критика, – все отлично. Ее книга «Последние стихи» – вариант дневника: там все названо и угадано с истинно женской беспощадностью.

Оглянитесь вокруг – разве не то же самое видите вы?

Страшно оттого, что не живется – спится.
И все двоится, все четверится.
В прошлом грехов так неистово много,
Что и оглянуться страшно на Бога.

Да и когда замолить мне грехи мои?

Ведь я на последнем склоне круга…
А самое страшное, невыносимое, —
Это что никто не любит друг друга…

29 октября, через три дня после большевистского переворота, она опять все сформулировала первой:

Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил – засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!

Так оно и вышло.

4