О поэтах и поэзии

Из нынешних биографов Волошина об этом говорит один Сергей Алимов из Запорожья. Думаю, проблема в том, что Волошин не создал собственной секты – и не стремился к этому: кем-кем, а вождем одураченной толпы Макса нельзя представить при всем желании. У него была своя философская система, свои эстетические принципы, личная этика – но представить волошинское учение немыслимо. Вероятней всего, учение это выражается – как это следует из всей его жизненной практики – в обживании местности, создании ее мифа, художественном осмыслении, сколь ни казенно это звучит; иными словами – в очеловечивании мира. Ведь это Волошин, добрый, могучий, толстый бог этого берега, создал Коктебель: что это было без него? Одно побережье из многих? Еще один кусок горного и степного Крыма, сухая трава, побережье, скалы? Все завещание Волошина состоит в том, что в мир надо привносить фантазию и милосердие, общение и мифологию, заселять пустой мир личными призраками. И он сделал так, что одну скалу мы воспринимаем как его профиль, а другую – как его памятник; сделал так, что одну бухту мы помним как место знакомства Цветаевой с Эфроном, а другую – как облюбованное Андреем Белым место для купания и загорания. И какая нам разница, что Белый терпеть не мог Мандельштамов, а Мандельштам, напротив, чтил Белого, а Чуковский насмехался над навязчивостью Макса, а Цветаева с ним периодически ругалась, а Ходасевич вообще над всеми издевался? Художники не обязаны дружить, но вот чудо: у Макса им всем было хорошо. И вспоминая лучшие свои мгновения, все они почему-то представляли Коктебель, и все стремились сюда, и все пережили здесь наивысшие творческие взлеты. Даже когда Макс умер, завещав свой дом писателям, и построился рядом Дом творчества, пристанище советских бездарей, – среди этих бездарей сюда иногда с трудом попадали и настоящие художники, и Коктебель остался символом творческого озарения и счастья; Аксенов о нем написал «Таинственную страсть» – самую счастливую свою книгу. Отсвет волошинской жизни и витальной силы тут лежит на всем – даже теперь, когда Коктебель до неузнаваемости загажен киосками, ресторанами, сувенирами и караоке-барами; справедливости ради признаем, что особенно интенсивно он загаживался в украинский период крымовладения, но за год крымнаша ничего не изменилось. Чтобы изменить Коктебель, надо придумать его заново – а кто же так может, кроме Волошина?

Рерих создал современную мифологию Гималаев, и этих его заслуг никто не оспаривает, поскольку он сумел при жизни превратиться в статую. Вокруг своей жизни он навертел столько мифологем, что в них и поныне не разобраться. Что касается Волошина – то ли скромность, то ли самоирония так и не позволили ему остаться в русской истории тем, кем он был в действительности: религиозным мыслителем, антропософом, создателем единственной в своем роде российской коммуны, не уступающей штейнеровскому Гетеануму; и если Гетеанум, вопреки предсказаниям Штейнера, простоял три года и сгорел (его потом возвели заново), то спланированный Максом Дом поэта целехонек, и формы его не в пример строже и благородней. Макс был учеником Штейнера, работал на строительстве первого Гетеанума и многое в антропософских теориях признавал истинным – но свой дом и свою жизнь выстроил по собственным лекалам. Это уж советская власть так распорядилась, что сложный образ крупного поэта и выдающегося художника заслонен карикатурным обликом одинокого безумца, который что-то там рисует в своей мастерской, сочиняет никому не нужные вирши, собирает у себя других таких же чудаков, а при встречах с местными жителями притворяется глухим, чтобы не приставали с расспросами.

Нельзя без слез это читать:

… – Литературой сейчас не занимаюсь. Не печатают. Говорят, выжил из ума. Рисованием занимаюсь, иногда курортники что-нибудь купят, тем и живу. Да вот камешки собираем. Вас. Вас. зевнул с хрустом в челюстях и сказал:

– Поехали! Что с ним разговаривать…

(Перепечатано из «Последних Новостей». Москвин «Хождение по ВУЗам»)