О погибели Британии. Фрагменты посланий. Жития Гильды

Валлийская исследовательница Венди Дэвис также пишет, что «Гильда, однако, тщательно отмечает присутствие каких-либо благородных и добрых моментов в каждой сфере жизни, — факт, который часто забывают, несправедливо, как всегда, изображая его личность (injustice commonly done to his personal portrait)»[571]. «Гильда, — говорит она далее, — пишет в тоне сдержанной и страстной искренности, а не благочестивого ханжества»[572]. Симпатизировал Гильде и Т. О'Салливан: «Бывают времена, когда пророк — это самый полезный и искренний патриот. Может быть, то, что его снова и снова обвиняют в "очернительстве" — это лишь выражение вполне законного стремления общества защитить себя. Однако кажется несколько нечестным, что такие обвинения продолжаются и полтора тысячелетия спустя»[573].

У каждого — даже не века, а десятилетия — был свой образ Гильды. В XVIII веке Э. Гиббон осуждал его со своих просветительских позиций за клерикальные взгляды. Идеология XIX века требовала от Гильды ума и образованности (в своем понимании) и, не найдя таковых, объявила его дураком и невеждой, а то и вообще отказывала ему в существовании, считая «О погибели Британии.» подделкой то ли англосаксонского, то ли валлийского клирика. Рецидивы такого отношения встречались и в XX веке — в статьях П. Грожана, написанных в 1950-х годах, имя «Гильда» всегда фигурирует в кавычках — как условное имя автора подделки.

В конце XX века, начав, наконец, чувствовать стиль Гильды, его искусство в расположении материала и планировке построенного им «здания своего сочиненьица» (37), исследователи тем не менее продолжают испытывать неприязнь к его «идеологичности», к отсутствию столь модной и столь желанной случайной информации в его произведении. Гильда говорит нам только то, что хотел сказать. Ближе ли к истине был образ Гильды XII века — образ благородного и оскорбленного аристократа, бросающего в море все свои «многочисленные и прекрасные книги»?

В начале VII века святой Колумбан впервые упомянул о Гильде, говоря о нем, как о прославленном ученом, который своему ирландскому корреспонденту что-то «изящнейшим образом отписал». Может быть, сам Гильда и хотел бы, чтобы о нем знали только это — elegantissime ille rescripsit.

Н. Ю. Чехонадская

ГИЛЬДА ПРЕМУДРЫЙ О ПОГИБЕЛИ БРИТАНИИ [574]

1. [Предисловие] Что бы ни изложил я в сем послании, скорее рыдая, нежели упражняясь в красноречии, пусть в безыскусной, но доброжелательной манере, пусть никто не думает, что я высказываю это, движимый чувством презрения ко всем и [считаю себя] лучше каждого, раз собираюсь оплакивать слезными жалобами всеобщую погибель Добра и скопление Зла, но, соболезнуя Родине в ее несчастьях и бедствиях, намерен предложить утешительные лекарства, так как я решил возвещать об опасностях страшной войны не столько отважнейшим воинам, сколько ленивейшим.

Признаюсь, что я молчал с огромной скорбью в сердце (и тому свидетель Господь, знающий внутренняя моя)[575] на протяжении десяти или более минувших лет[576]. Моя неопытность вкупе с ничтожными моими заслугами мешали мне написать хоть какое-нибудь увещаньице[577].

Все же я читал, что дивный законодатель из-за сомнения в одном слове не вошел в желанную землю[578]; что сыновья священника, поднеся к алтарю чуждый огонь, погибли скорой смертью[579], что народ, исказитель Слова Божия, числом в шестьсот тысяч человек[580], не считая двух правдолюбцев[581], народ, некогда самый дорогой для Бога (раз ему проложен был легчайший путь по гальке в пучине Красного моря[582], пищей ему был хлеб небесный[583], и новый напиток вышел из скалы[584], и оружие его стало непобедимым из-за одного лишь упорного поднятия рук![585]) — погибал поодиночке от зверей[586], железа[587] и огня[588] в пустынях Аравии; что после подхода неведомыми (хотя бы и Иордана!) вратами[589] и стены вражеского города были подорваны по воле Божией одним лишь звуком труб[590]; что плащ и малое количество золота, будучи взяты из заклятого, погубили множество народу[591]; что незаконный договор с жителями Гаваона, хотя и вырванный хитростью[592], стал причиною смерти не одного человека[593]; и что по грехам людей жалостные голоса пророков, и более всего Иеремии, оплакивали разрушение града своего в четырех алфавитных песнях[594].

Да, видел я в наше время то, что и он мог бы оплакать: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником»[595] — это о Церкви; «как потускнело золото, изменилось золото наилучшее!»[596] — то есть сияние Слова Божьего. «Сыны Сиона» — то есть святой матери-Церкви — «драгоценные, равноценные чистейшему золоту»[597] — «жмутся к навозу»[598].