О положении вещей. Малая философия дизайна

Изображение – это знак, указывающий на означаемое; так, свастика указывает на солнце. Это – раскаленный диск, вращающийся вокруг земли. Однако мы видим лишь верхнюю полуокружность этой орбиты – от восхода до заката; нижняя же полуорбита представляет собой тайну, тьму. Это вечное, всегда повторяющее каждую свою фазу вращение чуждо всякой органичности. В царстве живых не существует колес; в нем катятся только камни и стволы поваленных деревьев. Жизнь же представляет собой процесс: ею описывается отрезок времени от рождения до смерти, она – это становление на пути к исчезновению. Но солнечное колесо противопоставляет себя не только жизни, но и смерти: на его орбите закат таинственным образом вновь переходит в рассвет. Оно преодолевает и жизнь, и смерть, и под этим колесом виден весь мир, ведь только оно делает его видимым. И когда он становится видимым, выглядит он следующим образом: мир представляет собой сцену, в которой люди и вещи вступают в определенные отношения, т. е. меняют свое положение по отношению друг к другу. Солнечное колесо – круговорот времени – всё и вся возвращает на назначенное место. Любое движение – это преступление, совершаемое вещами и людьми по отношению друг к другу и к вечному круговороту порядка – время же вершит свой круговорот для того, чтобы вина была искуплена, а люди и вещи вновь помещены на отведенные им места. При этом нет существенной разницы между людьми и вещами: и теми и другими движет желание нарушить порядок, и что те, что другие со временем временем же будут наказаны за свой проступок. Всё на Земле, что движется, движимо неким мотивом, вдохновлено чем-то. Время же – это и судья, и палач: оно кружит по миру, ставит всё на свои места и колесует преступников. В этой атмосфере преступления и наказания, вечного возвращения, то есть под знаком солнечного колеса, человечество влачило бо́льшую часть своего земного существования.

Но всегда были те, кто пытался восстать против вращающегося колеса судьбы. Этим им удалось лишь спровоцировать судьбу на то, чтобы обходиться с ними еще хуже. Именно потому что Эдип совершенно не хотел спать со своей матерью, ему пришлось это сделать – и пришлось ослепить себя. У греков это называлось героизмом. Досократики хотели перегнать колесо, выйдя за его пределы, в трансцендентность. Они считали, что колесу, чтобы вращаться, необходим был внешний повод, двигатель. Это понятие о стоящем за временем недвижимом двигателе, беспричинной причине, разработанное впоследствии Аристотелем, стало неотделимо от западного представления о Боге.

Однако в Месопотамии, задолго до досократиков, сложилось совершенно иное понимание героизма. Попробуем представить себя на месте шумерского жреца. Взойдя на холм, он пытался постичь круговорот мироздания. Перед его глазами представали рождение, смерть и возрождение, преступление и наказание, день и ночь, зима и лето, война и мир, года сытые и голодные, он видел, как циклически переходят эти фазы одна в другую. Опираясь на эти циклы и эпициклы, он мог прочесть будущее – к примеру, с помощью астрологии: не для того, чтобы предотвратить его, но чтобы предсказать. И внезапно ему приходит в голову неслыханная идея: построить колесо, которое вращалось бы в противоположную колесу судьбы сторону. Колесо, которое могло бы обратить воды вспять, если установить его в Евфрат – могло бы погнать воду не в море, а в каналы. С нашей нынешней точки зрения это – техническая идея. Но с позиций того времени это был невообразимый прорыв. Изобретение колеса позволило вырваться из магического круга судьбы, существовавшего в доисторическое время, и дало начало новому – историческому – периоду. Если что и заслуживает названия «катастрофа», то это – изобретение водяного колеса.

Охватывающий нас философский экстаз не должен мешать нам проследить дальнейшую эволюцию колеса, то есть обратить свой взгляд на телегу, запряженную ослом, на которой на мельницу везут зерно. Эта сцена носит совершенно иной характер, нежели та, в которой нам являлся героический изобретатель-жрец. Она датируется серединой исторического периода и более близка к индустриальной революции, чем к эпохе мифов. Понятие ездового колеса, того самого колеса телеги, в полной мере обязано своим возникновением историческому сознанию и может появиться только там, где люди живут исторически.