О пользе волшебства

При отклоняющемся развитии одна из составляющих личности — «оно», «я» или сверх-«я», сознательное или бессознательное — берет верх над всеми остальными, в результате чего личности оказывается не на что опереться. Поскольку многие люди оказываются оторваны от мира, днями напролет пребывая в мире собственного воображения, возникло ошибочное мнение, будто чрезмерное развитие фантазии дурно влияет на способность успешно справляться с вызовами реальности. Однако справедливо как раз противоположное: тех, кто полностью погружен в мир фантазии, постоянно осаждают компульсивные мысли, вечно вращающиеся вокруг узких стереотипных тем. Богатое воображение вовсе не свойственно таким людям — они, можно сказать, пребывают взаперти, не будучи в состоянии вырваться из плена одной и той же фантазии, вызванной желанием или тревогой. В то же время ничем не стесненная фантазия, где в виде образов присутствует широчайшее разнообразие того, что встречается также и в реальности, в избытке обеспечивает «я» материалом для работы. Волшебные сказки как раз и помогают ребенку сформировать богатую, разностороннюю жизнь воображения: они не дают ему застрять в тесных пределах мечтаний, связанных с тревогой или желанием (как уже говорилось, обычно такие мечтания вращаются вокруг нескольких узких тем, не дающих покоя человеку).

По словам Фрейда, мысль есть исследование возможностей: благодаря ей мы избегаем опасностей, угрожающих нам, если мы попытаемся приобрести соответствующий опыт в действительности. Мысль не требует больших затрат энергии, так что у нас хватит сил на дальнейшие действия после того, как мы взвесили шансы на успех и оценили, каким путем его лучше всего достичь. Это справедливо, когда речь идет о взрослых; к примеру, перед тем как приступить к систематическому рассмотрению идей, ученый ведет с ними «игру». Но в голову маленького ребенка мысли приходят не по порядку, как у взрослого: мысли ребенка — это его фантазии. Когда ребенок пытается понять себя и других или представляет себе, какими могут быть конкретные последствия того или иного поступка, он пускается в фантазии и таким образом ведет «игру в идеи». Если предложить ребенку рациональность в качестве основного инструмента для того, чтобы он разбирался со своими чувствами и миром, это лишь собьет его с толку и ограничит его возможности.

Это справедливо даже в том случае, когда на первый взгляд кажется, что ребенка интересуют факты. Пиаже описывает, как девочка (ей не было и четырех) задала ему вопрос насчет слоновьих крыльев. Он заметил, что слоны не летают. На это девочка заявила: «Нет-нет, летают: я сама видела». Пиаже сказал в ответ, что она, должно быть, шутит[72]. На этом примере отчетливо видны пределы возможностей детской фантазии. Девочка, очевидно, пыталась разрешить какую-то проблему, и объяснения с точки зрения фактов не давали результатов. Если бы Пиаже заговорил о том, куда это слону нужно лететь в такой спешке или какой опасности он пытается избежать, то проблемы, с которыми пытался совладать ребенок, могли бы обнаружиться более явно, поскольку собеседник продемонстрировал бы желание принять детский способ их исследования. Но Пиаже пытался составить представление о том, как работает сознание ребенка, опираясь на свою точку зрения. Девочка же пыталась осознать мир, исходя из своего понимания: она перерабатывала реальность — такую, какой она ее видела, — средствами фантазии.

Во многих случаях в этом и заключается трагедия детской психологии: ученые обнаруживают по-настоящему важные явления, однако детям их открытия не приносят никакой пользы. Психологические открытия помогают взрослому понять ребенка, поместив его во взрослую систему отсчета. Но подобное понимание того, что происходит в детском сознании, зачастую увеличивает разрыв между взрослым и ребенком: они, очевидно, смотрят на один и тот же феномен с разных точек зрения и видят его весьма по-разному. Если взрослый настаивает на том, что его способ видения является правильным (вполне возможно, что это так и есть, если смотреть на дело объективно, вооружившись знаниями, которыми он обладает), то ребенка охватывает безнадежность: не стоит и пытаться, чувствует он, достичь такого понимания, как у всех. Ребенок, скажем так, знает, «кто здесь главный»; чтобы избежать неприятностей и сохранить хорошие отношения со взрослым, он говорит: «Я с тобой согласен» — и оказывается вынужден вырабатывать собственное понимание в одиночку.

Сказки подверглись яростной критике, когда благодаря новым открытиям психоанализа и детской психологии обнаружилось, что детскому воображению в высшей мере присущи жестокость, тревога, разрушительные и даже садистические тенденции. Например, маленький ребенок не только питает к родителям любовь невероятной силы — временами он также ненавидит их. Зная это, нетрудно понять, что сказки обращаются к внутренней жизни ребенка. Но вместо этого скептики заявили, что сказки порождают или по крайней мере весьма усиливают эти травматичные переживания.