17. Большинство стоиков полагают, что наслаждение не следует считать одним из естественных первоначал. Я полностью согласен с ними, ибо в противном случае, если мы решим, что природа отнесла наслаждение к тем вещам, к которым живые существа стремятся прежде всего, за этим последует много отвратительного. Для доказательства того, почему мы выбираем то, что является первыми требованиями природы, представляется достаточным, что нет никого, кто, имея возможность выбора, не предпочел бы обладать всеми ладными и здоровыми частями тела, а не изуродованными и искалеченными (при равной возможности пользоваться ими)[405]. Акты же познания, которые мы должны назвать пониманиями или постижениями, или, если эти названия не нравятся либо непонятны, каталепсиями (κατάληψις)[406], мы считаем приемлемыми (asciscendae)[407] самими по себе, потому что они несут в себе нечто, как бы заключающее и объемлющее истину[408]. Это можно понять на примере детей, которые радуются, если им удастся своим разумом дойти до чего-нибудь, хотя бы это и не имело для них никакой важности[409].
18. Точно так же мы полагаем, что и искусства приемлемы сами по себе, во-первых, потому, что в них заключено нечто достойное приятия, а во-вторых, потому что они складываются из постижений (cognitiones)[410] и заключают в себе нечто, построенное разумным методом[411]. Стоики, кроме того, считают, что ложное согласие[412] чуждо нам более остальных вещей, противоречащих природе[413]. Что же касается функций членов, то есть частей тела, некоторые из них, по-видимому, дарованы нам природой из-за их полезности, как, например, руки, колени, ноги, а также и те, что находятся внутри тела (и о том, сколь значительна польза от них, даже спорят врачи), другие же не приносят никакой пользы и даны как бы для некоего украшения, как хвост у павлина, пестрые перья голубей, соски и борода у мужчин[414].
19. Может быть, все это говорится слишком сухо[415], но ведь это как бы азбука природы, для которой пышность речи едва ли уместна, и я не собираюсь прибегать к ней. Однако же, коль скоро ты заговорил бы о вещах более величественных, сам предмет избрал бы для себя соответствующие слова, и в результате речь стала бы и величественнее, и более яркой». «Согласен с тобой, — отвечаю я, — однако же мне представляется прекрасным все, что сказано ясно о достойном предмете. Стремиться говорить пышно о подобного рода вещах — это мальчишество, умение же ясно и стройно излагать их отличает ученого и умного человека».
VI. 20. «Так пойдем дальше, — говорит он, — ибо мы отклонились от тех природных первоначал, с которыми должно быть согласовано все последующее. А следует такое разделение: они называют ценным (aestimabile) (я полагаю, мы так будем называть это) то, что либо само согласно с природой, либо создает нечто такое же[416], что является достойным выбора[417] потому, что обладает неким весом, имеющим ценность (aestimatio), которое они называют ἀξία, и напротив, неценное (inaestimabile) — это то, что противоположно первому. Таким образом, исходя из вышеустановленных принципов, а именно: согласное с природой должно приниматься само по себе, противоположное ему таким же образом отвергаться, первой обязанностью (officium) (так я перевожу греческое καθῆκον)[418] является обязанность сохранить себя в естественном состоянии, а затем — придерживаться того, что согласно с природой, и отвергать противоположное; а когда появляется отбор и отвержение, за этим естественно следует выбор с исполнением обязанности[419], а далее — постоянный отбор[420] и, наконец, отбор, который остается до конца верным себе и согласным с природой, в котором впервые возникает и начинает осмысливаться то, что поистине может называться благом[421].
21[422]. Ведь первой является склонность[423] человека к тому, что согласно с природой; но как только он обретает понимание [этого] или, лучше, понятие, которое стоики называют ἔννοια[424], видит порядок в том, что до́лжно делать, и, если так можно выразиться, согласие, он оценивает его много выше[425], чем все то, что он любил сначала, и через познание и размышление приходит к выводу, что именно здесь заключено высшее благо для человека, достохвальное само по себе, желанное само по себе. А так как оно заключено в том, что стоики называют ὁμολογία, мы же станем, если угодно, называть согласованностью (convenient)[426], поскольку именно в этом заключено то благо, с которым должно соотноситься всё, то, стало быть, достойные поступки (honesta facta) и само по себе достойное (honestum), которое единственное считается благом, — только это одно, хотя и возникает позднее, благодаря собственной своей силе и достоинству является желанным (expetendum); а из тех вещей, что составляют природные первоначала (prima naturae)[427], ни одна не является желанной сама по себе[428].