Когда ранее я упоминал, что к негативной части хочу добавить позитивную, которая заново обосновала бы пошатнувшийся принцип Аристотеля, я имел в виду именно его алогичную ценность. Практически-этическая необходимость признания этого принципа не только не доказывает его истинности, но, скорее, окончательно может отобрать у него саму логическую ценность. Каким же относительным становится принятие этого принципа! Если бы мы могли удовлетвориться единственно такими суждениями, которые с неукоснительной необходимостью следуют из дефиниции и являются столь же ясно и точно доказанными, как наиболее простые утверждения математики, то принцип противоречия не был бы нам нужен. Правда, и тогда мы не смогли бы обнаружить ни путаницы, ни лжи, но поскольку мы признавали бы только доказанные суждения, то, следовательно, ложь, которую доказать нельзя, вовсе бы нас не интересовала. Поэтому я и не вижу никакой угрозы для знаний в том, что в априорных науках какое-то противоречие, например, расселовское не удается разрешить. Ведь в этих науках мы принимаем только четко доказанные суждения, а если и некое противоречие удалось бы доказать, то этот факт мы могли бы спокойно зарегистрировать и даже считать ценной научной добычей. Но небезопасным было бы с легким сердцем расстаться с принципом противоречия в эмпирических науках или в жизни. Тогда оказалось бы, что нелегко определить границы в каких он действует, а в каких нет; постепенно мы перестали бы его использовать совсем и результатом этого, возможно, стал бы не скептицизм, как принято считать, а скорее, необоснованная вера в любые суждения.
Точно также не нужно было бы принимать этого принципа и в том случае, когда разум человека был бы безошибочным, а его характер безупречным. Тогда не существовало бы ни ошибок, ни лжи и если бы мы в этом случае встретились с противоречием, то его признание не принесло бы вреда. Но человек является существом слабым и ограниченным,
Практическую ценность принципа противоречия чувствовал уже Аристотель, поскольку говорил, что отрицая этот принцип, мы не могли бы ни разумно мыслить, ни понимать друг друга, ни даже действовать. Утверждая это, Стагирит в действительности был не прав, но и не был, опять же, чересчур далек от истины. Он не смог отчетливо осознать, в чем состоит практическое значение этого принципа и не увидел различия между практической и логической ценностью. Однако он был на верном пути, только по этому пути за ним никто не пошел.