Как и в других случаях, в данном вопросе переходная ситуация также ясно представлена у Эразма. У него мы находим слова: по-настоящему прилично пользоваться платком; людям хорошего положения пристало сморкаться в платок. Но он добавляет: если высморкался в два пальца, то разотри ногой упавшее на землю. Употребление платка известно, но оно еще не получило распространения даже в высшем слое, для которого, собственно, и писал Эразм.
Два века спустя ситуация меняется. Носовой платок стал употребляться всеми, — по крайней мере, всеми людьми с претензией на «хорошее поведение». Но еще сохраняется и сморкание в руку. Правда, оно стало считаться «дурной привычкой», чем-то низким и вульгарным. Мы с удовольствием читаем у Ла Салля (примеры «H», «J», «К», «L») о различии между неким совсем подлым (vilain) способом сморкаться в руку и чуть лучшей манерой — сморканием в два пальца, являющимся, впрочем, «très contraire à la Bienséance».
Вместе с распространением носового платка все чаще упоминается новая «дурная привычка», сопровождающая «хорошую». Запрещается разглядывать свой носовой платок после того, как в него высморкались (примеры «F», «H», «J», «К», «L»). Может даже показаться, что в данной форме находят некую лазейку влечения, подвергнутые регулированию и сдерживанию в результате введения в употребление носового платка. Во всяком случае, здесь заметны тенденции, сегодня заявляющие о себе разве что в подсознательном, в сновидениях — т. е. в сфере, которая даже при вхождении в сознание остается «за кулисами». Речь идет об интересе к телесным испражнениям; на ранних ступенях исторического процесса он был менее прикрыт и более заметен, а сегодня «обычно» наблюдается только у детей.
Как и в других случаях, в позднем издании Ла Салля из предписаний исчезает большая часть подробностей, содержавшихся в ранних изданиях. Употребление носового платка при сморкании стало общим и само собой разумеющимся обычаем. Уже нет нужды входить в подробности, теперь стесняются говорить о тех деталях, что ранее прямо и без всякого стеснения обсуждались Ла Саллем. Сильнее, чем раньше, подчеркивается, что ковыряние в носу представляет собой дурную привычку у детей. Как и в случае других детских привычек, вместо ссылок на социальные причины запрета (или наряду с ними) появляются предупреждения о вредности для здоровья частого повторения таких действий. Эти ссылки становятся инструментом «кондиционирования». Мы уже и на других примерах видели изменение способа «кондиционирования». Вплоть до этого времени привычки в высшем слое мирян оценивались почти исключительно в зависимости от отношения к ним других людей; они подлежали запрету, поскольку досаждали другим, могли быть им в тягость, показывали «отсутствие респекта». Теперь осуждаются сами привычки, а не то, как одни люди предстают перед глазами других. Это ведет к более радикальному вытеснению социально нежелательных влечений. Следование этим влечением выступает в качестве формы поведения, жестко соотнесенной с неприятными чувствами страха, стыда, вины, причем даже тогда, когда действие совершается без свидетелей. Многое из того, что называется нами «моралью» или «моральными причинами» и используется как средство «кондиционирования» детей, приспособления их к некоему социальному стандарту, с функциональной точки зрения родственно представлениям о «гигиене» и «гигиеническим причинам». Моделирование, осуществляемое с помощью таких средств, нацелено на превращение социально желательного поведения в автоматическое самопринуждение; в сознании индивида данное принуждение предстает как его собственное побуждение, отвечающее его заботам о своем здоровье или о своем человеческом достоинстве. Иначе говоря, оно выступает как поведение, желаемое им самим. Лишь с появлением такого способа закрепления привычек, т. е. господствующего в буржуазных слоях способа «кондиционирования», получают отчетливую форму конфликты между социально необоримыми силами влечений и схемами социальных требований. Эти конфликты превращаются в центральный пункт психологических теорий новейшего времени, в первую очередь, психоаналитической теории. Быть может, «неврозы» существовали всегда, но то, что сегодня наблюдается в качестве «неврозов», представляет собой определенную, исторически возникшую форму душевных конфликтов, которая требует психогенетического и социогенетического объяснения.