Уже фон Раумер хорошо видит, что в разговоре с детьми не следует окружать эту область аурой таинственности, поскольку это «способно только возбудить любопытство». Но так как в его обществе данные области сделались «таинственными», то он не может обойтись без предписаний вроде: «Матери следует только единожды сказать: тебе этого и не следует знать». Эта установка определяется не «рациональными» мотивами, не целесообразностью, но стыдом самих взрослых, превратившимся во внутреннее принуждение. Рот у них закрывается из-за социальных запретов, из-за сопротивления их «Сверх-Я».
Для Эразма и его современников, как мы уже видели, проблема заключается совсем не в просвещении ребенка относительно отношений между лицами мужского и женского пола. Ребенок о них прекрасно осведомлен в силу существующих социальных институтов и поведения окружающих его людей. Сдержанность взрослых еще не столь значительна, чтобы возникла стена утаивания, разделения того, что дозволено «на сцене» и «за кулисами». Главной задачей воспитателя является здесь правильная ориентация ребенка в пределах того, что тот знает. Именно этого пытался достичь Эразм в диалогах, где девушка наставляет жениха, а юноша — проститутку. Успех его книги показал, что в ней было выражено нечто соответствующее мироощущению современников.
Когда в ходе процесса цивилизации сексуальное влечение, подобно многим другим, стало подвергаться все более суровому регулированию и трансформации, проблема заключалась уже в другом. Принуждение, побуждающее взрослых к «интимизации» всех влечений, и в особенности сексуального; затем появление «завесы молчания»; социогенные ограничения речи, придание большинству слов, связанных с этими влечениями, определенной смысловой нагрузки, что символизировало соответствующую нагрузку в психической сфере, — все это способствовало росту стены таинственности, окружающей жизнь взрослых. Преодоление этих стен, которое все же становится со временем необходимым, иными словами, сексуальное просвещение, сталкивается с трудностями не только из-за необходимости привести детей к стандарту контроля над влечениями, характерному для взрослых. Такие трудности прежде всего обусловлены строением психики самих взрослых, благодаря чему они не могут даже говорить об этих утаиваемых предметах. Часто они не находят ни подходящего тона, ни пригодных для этого слов. Известные им «грязные» слова явно не годятся. Медицинская терминология многим непривычна, а теоретические рассуждения мало что дают. Сопротивление обсуждению данной темы оказывает социогенное вытеснение. Поэтому фон Раумер и советует по возможности вообще об этом не говорить. Ситуация становится все более острой потому, что задача «кондиционирования», регулирования влечений, а тем самым и «просвещения» — в условиях усилившегося исключения самой темы влечений из публичной сферы и общения — целиком возлагается на родителей. Чем больше любовь между матерью, отцом и ребенком, тем сильнее сопротивление при обсуждении таких вопросов (не всегда, но чаще всего), причем не только со стороны ребенка, но и со стороны отца или матери.
Тем самым выясняется, что вопрос о детской психологии остается без ответа, пока мы наблюдаем людей по одиночке и считаем процесс взросления одинаково протекающим во все времена. Детское сознание и детские влечения формируются и меняются в зависимости от отношений между детьми и взрослыми. Эти отношения имеют свою специфическую форму, соответствующую особенностям строения данного общества. В обществе рыцарей они не такие, как в обществе городской буржуазии; в обществе мирян Средневековья — иные, чем в Новое время. Вся проблематика моделирования и приспособления детей к стандартам взрослых (например, специфическая проблематика полового созревания в нашем цивилизованном обществе) становится понятной только при соотнесении ее с исторической фазой развития, со строением всего общества, которое требует определенного стандарта поведения взрослых и поддерживает особую форму отношений между взрослыми и детьми.