В результате Веймарская республика оказалась политически расколотой. В ней шло противоборство «левых» и «правых», которые, в свою очередь, вели ожесточенную борьбу в собственных рядах — коммунисты с социал-демократами, традиционные «правые» с национал-социалистами. В целом страна все больше и больше сдвигалась вправо, во многом потому, что ее государственный аппарат никогда не отличался нейтральностью — рейхсвер, полиция, юстиция находились в руках противников республики. И в то же самое время государственный аппарат был слишком слаб, чтобы обуздать царившее на улицах насилие.
К концу 20-х годов в Германии насчитывалось несколько «уличных» армий, причем у нацистов и коммунистов военизированные формирования были более сильными и массовыми, чем аналогичные организации социал-демократов или, например, «Стальной шлем» консервативной буржуазии. Рост насилия и нагнетание взаимной ненависти, утрата чувства безопасности у законопослушных граждан — все это нашло отражение в теории Элиаса, в которой он связал процесс цивилизации с монополией государства на насилие: правовое государство невозможно без физического принуждения; демократия предполагает контроль над физическим насилием, без чего невозможно никакое функционирование демократических институтов. В Веймарской республике попытка разоружения «частных» армий была предпринята слишком поздно — в 1932 г. — и с тем результатом, что разоружены оказались все, кроме нацистов.
Эпоху Веймарской республики нельзя оценивать однозначно. Имелась и иная сторона — трудно найти другой столь же плодотворный период в истории Германии. В это время не только появляются оригинальные произведения литературы и искусства, но также возникают новые идеи в самых различных областях знания: в физике и математике, философии и теологии, психологии и педагогике. Именно в это время происходит институционализация социологии как университетской дисциплины. В 20-е годы продолжали активно работать многие представители «первого поколения» социологов — Ф. Тённис, В. Зомбарт, М. Шелер. Сохраняли свое влияние идеи недавно умерших Г. Зиммеля, Э. Трёльча и в особенности М. Вебера. Гейдельберг, где работал в последние годы своей жизни Вебер, становится «Меккой» немецкой социологии, и именно в этом городе стал социологом Элиас.
Сразу после возвращения с фронта Элиас поступил одновременно на два факультета университета в родном Бреслау — медицинский и философский. Его отец мечтал о врачебной карьере для сына, да и сам Элиас проявлял интерес к медицине. Но еще большей оказалась его склонность к философии. Совмещать учебу на двух факультетах было чрезвычайно тяжело. На медицинском факультете требовалось сдать «physicum», т. е. экзамен по совокупности естественнонаучных дисциплин. С этим Элиас справился сравнительно легко и в дальнейшем подчеркивал значение биологии и физики для занятия социологией. В том, что нынешние социологи не имеют представления об устройстве человеческого организма, он видел односторонность социологического образования, а спекулятивные теории познания, создаваемые философами, не обладающими элементарными знаниями о физиологии головного мозга, считал вообще «чем-то извращенным».
Трудности начались, когда за теоретическими дисциплинами последовали клинические, — практически все время нужно было проводить в разных отделениях больниц. Совмещать эти занятия с чтением философской классики оказалось невозможным, и Элиас оставил медицину ради философии. Дважды он прерывал обучение в Бреслау на семестр, чтобы — в духе еще сохранявшейся в Германии традиции — поучиться в других университетах. Во Фрейбурге он слушал курс Гуссерля, в Гейдельберге — Риккерта, Курциуса, Гундольфа, а также принимал участие в семинаре у Ясперса. Здесь он впервые столкнулся с проблематикой культуры и цивилизации — по совету Ясперса Элиас сделал большой доклад о полемике Т.Манна с «цивилизационными литераторами» (так Манн презрительно называл своих оппонентов, к коим принадлежал и его брат Г. Манн). В личной беседе Ясперс попытался раскрыть Элиасу все величие социологической мысли М. Вебера, но в тот момент Элиас не обратил на эти слова большого внимания — в Бреслау он учился у Рихарда Хенигсвальда, представителя Марбургской школы неокантианства, а тот прежде всего требовал строгости философского мышления. «Строгая научность» феноменологии была для Хенигсвальда сомнительной, а экзистенциальную философию он вообще отвергал как «понятийную нечистоту» (как и все неокантианцы, Хенигсвальд довольно узко понимал саму науку, сводя ее к математическому естествознанию).