О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

Вышло облачко на полдень
Над равниной водяною.
Не затем ли ты возникло,
Чтобы в вечном отразиться?»

Вышло облачко высоко

Стало тонкое, сквозное,
Улыбнулось одиноко —
И угасло в ярком зное (1, 142-143).

Это облачко так естественно сравнить с жизнью человека, его личностью: и то и другое — лишь временное выражение вечной истины. В самой постановке таких вопросов, в более чем пристальном интересе к ним Бунина отчетливо видны свойственные ему как страстная жажда жизни, так и страстное сожаление об уходящей жизни. Он рвался вдаль, тосковал о недостижимом и боялся, что когда-нибудь эта даль перестанет манить, а невозможное станет возможным… Именно в связи с этим никогда не прекращающимся состязанием жизни и смерти он, как художник, стремился хоть на мгновенье обнажить таинственные глубины бытия и души человеческой, пребывающей в потоке повседневности. Он снова и снова всматривается в небо, очень часто — в ночное, как бы желая сказать, что наша истинная жизнь на звездах, а мы прикованы к земле.

Обращение к небу и звездам позволяет не только почувствовать «миры иные» в их космической высоте, «иное бытие», но также — радость и печаль человека. И то и другое связано с проблемой вечности: первое — с любовью к такой краткой жизни, а второе — с поистине мистическим ужасом небытия, которому не будет конца. Свет звезд потому и влечет человека, что он «Предвечный», Божественный, то есть навсегда, был и будет: «Гляди смелее в сумрак звездный — Предвечный свет таится в нем!» Иными словами, вечность все-таки существует, и хочется верить, что она где-то там, на далеких звездах. Но есть и другой смысл в звездном свете, такой, который не оставляет никаких надежд человеку, хотя и подсказывает ему, что надо очень и очень дорожить каждым днем и мгновением жизни, ибо впереди «Вечная ночь»:

И осенние звезды, угрюмо мерцая
Безнадежным мерцанием тусклых лучей,
Говорят об иной — о предвечной печали
Запредельных Ночей (1,161).

Как справедливо замечает исследователь, искусство, и в частности — поэзия Бунина «дает почувствовать божественный смысл любого случайного мига бытия и любой его частицы», и функция её в том, чтобы «актуализировать в каждом чувстве причастность к Универсуму и общей для всех душе» [324]. И это особенно наглядно, когда произведение создается, скажем так, по внушению природы. В этом случае, по словам Шеллинга, художник вкладывает в свое творение, помимо того, что входило в его замысел, некую бесконечность, не доступную ни для какого «конечного рассудка». Иными словами, природа есть видимый дух, а дух — невидимая природа.

Как уже отмечалось, особое, исключительное внимание Бунин уделял категории времени прошедшего и в связи с этим высоко ценил воспоминание, которое позволяло обрести и сохранить утраченное, и в этом прошлом обнаружить «вечно-настоящее». Бунин нередко размышляет о том, что прошлое, и даже давно минувшее продолжает и, подчас, самым активным образом вмешиваться в настоящее, воздействовать на него, так или иначе влиять на человека или принимать какое-то участие в его жизни, а то и непоправимо портить её. Это касается и давно потухших звезд, свет которых мы продолжаем видеть; это имеет отношение и к истинной красоте, для которой нет срока давности; это и просто след от некогда живших «избранных» людей, они, как и красота, делают жизнь ныне живущих более осмысленной и человечной.

Об этом размышляет Бунин в своем стихотворении «Огни небес» (1903-1904):

Та красота, что мир стремит вперед,
Есть тоже след былого. Без возврата
Сгорим и мы, свершая в свой черед
Обычный путь. Но долго не умрет
Жизнь, что горела в нас когда-то (1, 200).