О Пушкине, o Пастернаке

Помимо алхимических эмблем и пояснений к ним, Майер включил в свою книгу 50 музыкальных сочинений одного типа, которые он назвал трехголосными фугами. Точнее, это были двухголосные каноны на cantus firmus (основную мелодию, расположенную в среднем голосе, вокруг которой два канонические голоса, догоняющие друг друга). Согласно пояснениям Майера, выбранная им музыкальная форма «погони» (фуги) соответствует эротическому сюжету мифа об Аталанте, а тот, в свою очередь, символизирует алхимические представления о соединении элементов. В предисловии к книге он писал:

Аталанта прославлена поэтами за быстроту бега, позволявшую ей обгонять всех соперников. Поэтому, вместо самой девы, обещанной в награду за победу, побежденные бегуны добывали смерть, и так продолжалось до того дня, когда Гиппомен, юноша отважнейший и предусмотрительнейший, победил Аталанту и овладел ею, бросив перед ней, одно за другим, три золотых яблока. Пока она подбирала яблоки с земли, он успевал ее обогнать и не дал ей первой достичь цели. Подобно бегущей Аталанте, один музыкальный голос всегда бежит перед другим, а второй голос, подобно Гиппомену, за ним гонится. Однако они успокаиваются и уравниваются в третьем голосе, простом и неизменном, как золотое яблоко. Эта же дева есть химический символ — она представляет философскую ртуть, остановленную и задержанную в своем беге серным золотом. Если кому-то удастся ее остановить, он будет обладать женой, которую ищет; если нет, он потеряет свое достоинство и погибнет. Гиппомен и Аталанта совокупляются в храме матери богов (то есть в реторте) и превращаются во львов (то есть окрашиваются в красный цвет). Эта дева еще раз победила мужчин, когда она убила огромного вепря и получила за это награду из рук Мелеагра[546].

Если отрешиться от собственно алхимической символики, нетрудно заметить, что Пастернак трактует мифы об Аталанте в том же музыкально-эротическом ключе, что и Майер. У него быстроногая Аталанта тоже убегает от преследователя, который должен ее настигнуть и завоевать; погоня ассоциируется с голосами и звуками (ср.: «голошенье лесов», «эхо охот», «Целовались заливистым лаем погони / И ласкались раскатами рога и треском…»); мотивы состязания (ср.: «в бешеной этой лапте»), бега наперегонки, сливаются с мотивами охоты и осмысляются как эротические метафоры.

Как убедительно показала А. Ливингстон, в позднем стихотворении Пастернака «Во всем мне хочется дойти до самой сути…» (1956) содержится своеобразная оптативная реминисценция пятого стихотворения «Разрыва»

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,

Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

[II: 148–149]

Пастернак явно вспоминает восемь с половиной строк «о свойствах страсти», которые почти сорок лет назад он смог написать, пользуясь теми же образами: локти («Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей»), ладони («И, как лилии, атласных и властных бессильем ладоней»), бега, погони («Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне Актей»; «Целовались заливистым лаем погони»), беззаконье («— О, на волю! На волю — как те!»)[547]. По-видимому, в мифах об Аталанте он увидел вековой прототип — «закон и начала» — страсти, а в именах Аталанты и Актея, начинающихся с тех же инициалов, что и «Ars Amatoria» или «ars amandi», расслышал эхо ключевых слов из лексикона искусства любви — атака (ср. во втором стихотворении цикла: «Я б уступил им всем, я б их повел в атаку, / Я б штурмовал тебя, позорище мое!» [I: 183]) и акт.