О Пушкине, o Пастернаке

Судя по подзаголовкам в перечне трех «маленьких трагедий» (см. выше), Пушкин в какой-то момент намеревался выдать МиС за перевод с немецкого, подобно тому, как «Скупой рыцарь» был выдан за перевод с английского. Возможный отголосок этой задуманной, но неосуществленной мистификации обнаруживается в анонимной рецензии «Московского телеграфа» (1832. Ч. 43. № 1. С. 112–117) на СЦ 1832, автор которой писал о МиС: «Не знаем, кому принадлежит основная мысль этого несравненного сочинения» (ППК–3: 149). Как замечает Е. О. Ларионова, рецензент, быть может, «основывался на каких-то разошедшихся по Москве устных сведениях» о переводном характере пьесы (Там же: 393).

Исторические и биографические источники

Замысел пьесы, видимо, возник у Пушкина под впечатлением известий о том, что венский композитор итальянского происхождения Антонио Сальери (Salieri, 1750–1825) на смертном одре якобы признался в совершенном преступлении — отравлении Моцарта (1756–1791). Слухи об этом начали распространяться в Вене в начале 1824 года, примерно через три месяца после того, как состояние здоровья Сальери резко ухудшилось: у него отнялись ноги, развился сильнейший сенильный психоз, и его пришлось поместить в больницу, где он оставался до самой смерти (см. Braunbehrens 1992: 228). 19 ноября 1823 года лейпцигская музыкальная газета сообщала: «Главный капельмейстер Сальери тяжело болен и едва ли поправится. Старость произвела самое разрушительное действие как на его тело, так и на его разум. Такова общая судьба человека. Senectus ipsa est morbus! [Старость сама по себе болезнь!]» (Allgemeine musikalische Zeitung. 1823. № 47. 19 November. Sp. 766; цит. по: Angermüller 2000: 260). Сообщение, по-видимому, было связано с каким-то случаем в больнице, когда Сальери поранил себя столовым ножом (Braunbehrens 1992: 228). Молва, зафиксированная в так называемых «Разговорных тетрадях» Бетховена (журналах, куда собеседники потерявшего слух композитора записывали для него свои реплики) и в дневнике польского музыканта К. Курпиньского, превратила инцидент в попытку перерезать горло бритвой (Beethoven 1968: 259; Angermüller 2000: 260; Штейнпресс 1980: 108), а некоторые европейские газеты и журналы поспешили сообщить о самоубийстве и смерти Сальери (см., например: The Times. 1823. № 12014. 28 October (со ссылкой на парижскую L’ Étoile); то же сообщение с той же ссылкой: The Morning Chronicle. 1823. № 17012. 28 October; The Morning Chronicle. 1823. № 17030. 18 November (со ссылкой на неназванную венскую газету); The Harmonicon. 1823. Vol. I. № 11. P. 158).

В январе и феврале 1824 года трое собеседников Бетховена упоминают в разговорах с ним слухи о том, будто бы Сальери признался, что он отравил Моцарта (Beethoven 1970: 92, 95, 132, 136; Штейнпресс 1980: 108–109). Происхождение подобных слухов остается неизвестным. Доступ к Сальери, считавшемуся невменяемым, можно было получить только по особому разрешению городских и больничных властей; распространяющие слух люди и газеты не ссылаются на какой-либо источник, не называют ни одного имени и не приводят никаких доказательств (Штейнпресс 1980: 109). Весьма любопытное свидетельство оставил пианист и композитор Игнац Мошелес, посетивший Сальери, своего учителя, в октябре или ноябре 1823 года, то есть сразу после помещения его в больницу. Мошелес вспоминает, что Сальери ужасно выглядел, сбивчиво говорил о приближающейся смерти и, наконец, сказал ему:

Хотя это моя последняя болезнь, я могу честно и чистосердечно заверить Вас, что в этом нелепом слухе нет ни доли правды. Вы ведь знаете… Моцарт, — говорят, что я его отравил. Неправда, это злоба, чистой воды злоба; скажите об этом всему миру, милый Мошелес; это Вам сказал старый Сальери, который скоро умрет.

(Moscheles 1872: 84–85; Angermüller 2000: 262)

Поскольку у нас нет ни одного достоверного подтверждения того, что слухи, на которые жаловался Мошелесу Сальери, имели хождение до начала 1824 г.[628], его слова можно расценить как проявление мании преследования, весьма характерной для сенильного бреда. Нельзя исключить, что, настойчиво отвергая обвинения, которые на самом деле никто против него не выдвигал (Штейнпресс 1980: 103–106), безумный Сальери невольно способствовал появлению и распространению слухов, существовавших до этого только в его воображении.