О Пушкине, o Пастернаке

Сальери. Что ты сегодня пасмурен? Моцарт. Я? Нет! Сальери. Ты верно, Моцарт, чем нибудь расстроен? / Обед хороший, славное вино, / А ты молчишь и хмуришься. — По наблюдению В. С. Соловьева, первые две реплики сцены схожи с обменом репликами между Королем и Гамлетом в трагедии Шекспира: «Король. Опять покрыто тучами лицо? Гамлет. Напротив, Государь» (Антология 1997: 481; перевод Б. Л. Пастернака). Ср. в оригинале и французском переводе пушкинского времени: «King. How is it that the clouds still hang on you? Hamlet. Not so, my Lord» (I, 2, 66–67); «Le Roi. Pourquoi ce front obscurci de nuages? Hamlet. Non, mon seigneur…» (Shakspeare 1821: I, 193).

В ранних биографиях Моцарта отмечалось, что в последние месяцы жизни он стал все чаще и чаще впадать в меланхолию и предчувствовал свою скорую смерть. Ср.: «…il ne sortoit de temps en temps de cette mélancolie habituelle que par le pressentiment de sa fin prochaine, qu’il voyoie arriver avec terreur» (Winckler 1801: 64; перевод: «…из этой привычной меланхолии его время от времени выводило лишь предчувствие скорого конца, на приближение которого он взирал с ужасом»). Стендаль несколько изменил эту фразу: «Il ne sortait de temps en temps de cette mélancolie habituelle et silencieuse que par le pressentiment de sa fin prochaine, idée qui lui causait toujours une terreur nouvelle» (Stendhal 1970: 303; перевод: «Из этой привычной и молчаливой меланхолии его время от времени выводило лишь предчувствие скорого конца, идея, которая всегда вызывала у него новый ужас»). Сюар дает свой вариант и сразу же переходит к анекдоту о таинственном заказчике Реквиема: «La mélancolie, à laquelle il était sujet, devint habituelle; il pressentit sa fin prochaine, et la voyait arriver avec terreur. Un événement assez singulier vint accélérer d’ une manière funeste l’ effet de cette triste disposition» (Suard 1804: 345; перевод: «Меланхолия, которой он был подвержен, стала привычной; он предчувствовал скорый конец и взирал на его приближение с ужасом. В высшей степени необычный случай роковым образом ускорил воздействие этого мрачного расположения духа»).

Рохлиц посвятил предсмертной меланхолии Моцарта отдельный анекдот (Solomon 1991: 31, Cramer 1801: 48–49), кратко изложенный Карамзиным:

К концу жизни своей, приведенный в слабость болезнию, и будучи от природы меланхолического характера, он беспрестанно терзался мыслями о смерти и разрушении. Тогда, как будто бы желая уйти от физического мира и заключиться в творениях своего Гения, он работал беспрестанно, забывал все окружающее его, истощал все силы свои и падал без чувств на кресла, так что его как мертвого клали на постелю. Все видели, что он убьет себя такою неумеренною деятельностию воображения. Просьбы жены и друзей не трогали его, и ничто не могло быть для него рассеянием. Иногда Моцарт, повинуясь своим ближним, соглашался прогуливаться в карете; но ни в чем не брал участия, беспрестанно задумывался, мечтал — и только от страшного трепетания нерв приходил в самого себя. Жена часто звала к себе друзей его; он был рад гостям, но не переставал работать. Они говорили: он слушал. Начинали говорить с ним: он отвечал да или нет, и продолжал писать.

(Анекдоты 1802: 45–46; Анекдоты 1818: 41)