О Пушкине, o Пастернаке

Моцарт имел отменное почтение к Гайдену, и при всяком случае обнаруживал его. Гайден с своей стороны говорил об нем с величайшим уважением как о редком человеке. Однажды в его присутствии спорили о Моцартовом Дон-Жюане. Гайден молчал: желали знать его мнение. «Я скажу единственно то, отвечал он, что Моцарт есть ныне первый сочинитель в свете». Известно, что Моцарт приписал ему собрание своих квартетов, и письмо его остается навсегда памятником его скромности и почтения к великому Гайдену. Он любил повторять, что Гайден выучил его сочинять квартеты. В Вене есть другой музыкант, искусный и знающий, но без всякого отменного дарования: он любил унижать Гайдена, и со всяким новым его творением спешил к Моцарту, чтобы показывать ему небрежение Гайденово в слоге. Моцарт никогда не отвечал, и начинал говорить о другом; но однажды, потеряв терпение, с великим жаром сказал ему: «Знаете, государь мой, что если и вас и меня растопить вместе, то из нас не выдет еще ни половины Гайдена»

(Анекдоты 1802: 43–44).

По предположению Б. А. Каца, пушкинская идея преемственности от Гайдна к Моцарту могла быть стимулирована замечанием Булгарина в статье об исполнении Реквиема в Петербурге: «Первыми духовными сочинениями в свете почитаются: оратория Гайдена „Сотворение мира“ и Реквием, или моление об усопших, Моцарта» (СПч. 1826. № 40. 3 апреля. С. 3; Кац 1995–1996: 427; Кац 2008: 74).

…Заветный дар любви, / Переходи сегодня в чашу дружбы. — Согласно В. Э. Вацуро, «чаша дружбы» здесь, как и в ранней лирике Пушкина, синонимична «чаше круговой», то есть сосуду, из которого, передавая его друг другу, пьют все пирующие, даже если их только двое. Значит, считает исследователь, у Сальери был «тщательно продуманный и выношенный план одновременного убийства и самоубийства» — план, который в последний момент был сорван «либо волею случая, либо импульсивным, аффектированным жестом» героя (Вацуро 1987: 87). В более поздней редакции статьи Вацуро отказался от сильных формулировок и уточнил, что имеет в виду план, как «некую модель, на которую ориентированы сюжетные линии» и присутствие которой «сказывается в оттенках, акцентах, придающих словам, репликам, сценам расширительное значение, даже отмечая их иной раз своего рода модусом неопределенности» (Вацуро 1994: 281). Вслед за Вацуро, сходную интерпретацию предложила американская переводчица «маленьких трагедий» Нэнси Андерсон, хотя она полагает, что идея самоубийства самим Сальери до конца не осознана (Anderson 2000: 144–145). О. Б. Заславский, наоборот, пошел значительно дальше Вацуро, утверждая, что самоубийство было «неизбежным элементом плана Сальери», имевшего ритуальный характер, важнейшей частью его «злодейского эксперимента», который должен был сделать обоих его участников, разделивших «чашу дружбы», одновременно и самоубийцами и убийцами (Заславский 2003).

Отождествление «чаши дружбы» и «чаши круговой» имеет под собой некоторые основания. Так, в пушкинских «Пирующих студентах» (1814) обе формулы действительно использованы как окказиональные синонимы: «Товарищ милый, друг прямой, / Тряхнем рукою руку, / Оставим в чаше круговой / Педантам сродну скуку: / Не в первый раз мы вместе пьем, / Нередко и бранимся, / Но чашу дружества нальем — / И тотчас помиримся» (Пушкин 1937–1959: I, 60). Это словоупотребление идет из французского языка, в котором соответствующее «чаше дружбы» выражение — coupe de l’ amitié или coupe d’ amitié — в определенных случаях означает «круговую чашу»: например, в переводах из античных авторов и Оссиана или в исторических и этнографических описаниях самого ритуала.