О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Возвращения Государева ожидали приготовленные к печати восемь томов Истории Государства Российского. В первых числах февраля 1816 года Карамзин привёз их в Петербург и поднёс Государю. Кто из русских не знает прекрасного посвящения, коим начинается первый том Истории Государства Российского? Карамзин читал друзьям своим это посвящение. Пушкин присутствовал при чтении, жадно внимал пленительным выражениям высоких, истинно патриотических чувств, запомнил всё и, пришедши домой, записал от слова до слова, так что посвящение сделалось известно в лицейском кружку гораздо прежде, чем было напечатано[197]. Карамзин ещё в Москве часто видел Пушкина, будучи приятелем отца его и дяди. Гениальный юноша не мог укрыться от его внимания. В этот приезд свой Карамзин, вероятно, познакомился с ним ближе и успел привлечь его к себе ласкою, одобрением и участием. Пушкин так говорит о том:

Сокрытого в веках священный судия,
Страж верный прошлых лет, наперсник, муж любимый
И бледной зависти предмет неколебимый,
Приветливым меня вниманьем ободрил[198]

.

Но это была лишь минутная встреча. Скоро представился случай к сближению их. Карамзин уехал в марте в Москву, но с тем, чтобы возвратиться назад с семейством своим. Государь приказал отвести ему в Царском Селе дом на лето. Во второй половине мая он оставил Москву (уже навсегда, хотя и не предполагал того) и поселился в Царском Селе. Там, занимаясь продолжением Истории и печатанием первых её томов, он приглашал к себе Пушкина, беседовал с ним, и Пушкин имел возможность слушать Историю Государства Российского из уст самого историографа. Впоследствии он писал к брату своему, прося прислать Библию: «Библия для христианина то же, что история для народа. Этою фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие истории Карамзина. При мне он её и переменил[199]».

Пушкин горячо полюбил Николая Михайловича и супругу его, и сделался у них домашним человеком. Как и Жуковский, Карамзин любовался молодым поэтом, предостерегал, удерживал, берёг его и после спас в одну из решительных минут его жизни.

Друг Карамзина, Иван Иванович Дмитриев, живший в Петербурге несколько лет в звании министра юстиции, также почтил своим вниманием Пушкина, который говорит о том в одном стихе своего послания к Жуковскому[200].

И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил.

Столь же рано узнал Пушкина и Батюшков, часто посещавший Сергея Львовича ещё в Москве и находившийся в приятельских отношениях с Василием Львовичем. Во второй половине 1814 года он воротился в Петербург из-за границы; в это время Пушкин написал к нему послание, начинающееся так:

Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых Аонид!
Почто на арфе златострунной
Умолкнул радости певец?[201]

Убеждая Батюшкова снова взяться за лиру, Пушкин говорит между прочим:

Поэт! в твоей предметы воле!
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань,
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях её встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как Росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва, скошенный, не увял![202]

Послание, разумеется, дошло до Батюшкова.

Он сам советовал Пушкину воспевать военные события, о чём заключаем по следующим стихам из второго к нему послания Пушкина[203]

А ты, певец забавы
И друг Пермеских дев,
Ты хочешь, чтобы славы
Стезёю полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.

К Батюшкову Пушкин сохранял неизменное уважение. Он любил особенно своё стихотворение Муза, потому что оно «отзывается стихами Батюшкова»[204].