О, Путник!

Прямо перед нами возвышались величественные горы, которые, закутанные и опутанные лёгкой дымкой, несмотря на кажущуюся бесконечность степи, сурово и строго ограничивали её сущность. Уже явственно ощущалось их невесомое и прохладное дыхание. В мире царили покой, красота и безмятежность. Осеннее солнце томно, устало и тяжело согревало землю. Тёплый воздух был ненавязчиво разбавлен лёгкой и приятной свежестью, струившейся с пока далёких, но магически манящих к себе и желанных снежных вершин.

Я вдруг подумал о том, что всё слишком хорошо, покойно, как-то пасторально. Мне почему-то стало тревожно. Я крепче сжал ПОСОХ, он в ответ нагрелся, слегка завибрировал, задрожал. Неожиданно прямо за спинами моих спутников, видимо, почувствовав моё настроение, возник ЗВЕРЬ. Он на мгновенье выскочил из какой-то непонятной, слитой с травой дымки, а затем сразу же в ней и исчез. Ну что же, всё хорошо, порадуемся жизни, пока эту радость, как и полагается в любом порядочном сценарии, написанном бытием, никто не омрачил.

А радоваться было чему. Стол являл собой апофеоз походного чревоугодия: жареное, хорошо пропечённое и в меру поперчённое, мясо; белоснежная варённая картошка; крупно нарезанные овощи; несколько красных и белых соусов; кувшины с прохладными красными и белыми винами; разнообразные фрукты на десерт.

Все ели с аппетитом, произнося тосты за здоровье, за благополучие, за дружбу и любовь. Вечные, как этот мир, темы. Как, однако, прекрасно постоянство! Я, разомлев от съеденного и выпитого, полулежал на траве, опёршись на руку, смотрел то в бездонное небо, то на горы, то на ГРАФИНЮ. Между нею и ПОЭТОМ происходила лёгкая непринуждённая беседа, девушка явно кокетничала, мужчина явно стремился понравиться, обаятельно улыбался, сыпал комплиментами.

— Милая ГРАФИНЯ, я слышал о несчастии, постигшем вас, это очень прискорбно. Самая красивая женщина на трёх Островах, покровительница искусств, автор «Трактата о Душе», Мастер Кинжала, Наездница Горных Жеребцов! Ваша жизнь во славе всегда будоражила меня, я даже начал писать балладу, посвящённую вам, но, увы, не закончил её, оказавшись в таком бедственном и плачевном положении, — голос ПОЭТА скорбно задрожал.

— О, что вы, у вас всё впереди, сударь, крепитесь. А не изволите — ли вы прочитать нам что-нибудь из вашей, я уверена, несравненной баллады? Ну, хотя бы маленький отрывок! — проворковала ГРАФИНЯ.

У меня вдруг в очередной раз испортилось настроение. Я довольно грубо прервал беседу, порхающую лёгкой и беззаботной птичкой.

— Милейший! — громко и резко спросил я, обращаясь к ПОЭТУ. — Мы забыли поинтересоваться у вас, каким образом некоторое время назад вы оказались в такой необычной, пикантной ситуации?! Ну, я имею в виду — ваше нахождение на дереве в подвешенном состоянии?!

ПОЭТ побледнел, затем покраснел, слегка отодвинулся от ГРАФИНИ.

— О, Милорд, Вы же понимаете, что поэты страдают в основном либо от любви, либо от зависти, либо от ненависти.

— Ну, вообще-то, от этого страдают все, но редко кто оказывается подвешенным к дереву вверх ногами. И какое же из чувств, перечисленных вами, преобладало в данном случае?

— И то, и другое, и третье… Позвольте мне не углубляться в подробности, Милорд, воспоминания о них гнетут и тревожат мою душу больше, чем тысячи самых изощрённых пыток.

— Да вас, видимо, никогда по-настоящему и не пытали, милейший, тем более изощрённо! Так значит, всё-таки дело в женщине? — легко догадался я. — И кто же она такая!? Красива ли, любима ли вами, какого сословия и состояния? Ну-ка, расскажите нам вашу историю. Ну, выдумайте же что-нибудь, наконец, для присутствующих здесь дам. Я думаю, что фантазии вам не занимать, вития вы наш!

— Сир! — нахмурилась ГРАФИНЯ.

— Ваше Сиятельство!? — криво усмехнулся я, прозрачно и строго глядя девушке в глаза. — Вам никто не давал слова!

— Если реальная и печальная история происходит на самом деле, то её невозможно заменить банальной или оригинальной выдумкой. Увы, Милорд, увы… — ПОЭТ грустно посмотрел сначала на меня, а потом томно на ГРАФИНЮ.

Девушка ответила ему таким же взглядом, рассеянно обозрела тихое голубое небо и загрустила.

— Ладно, ладно… А, вообще, печаль, как мне кажется, подобна даме, которая никак не может разрешиться от бремени. Это состояние может длиться разное время, но в любом случае не несёт в себе ничего позитивного, кроме явного негатива. Лёгкого негатива, — поправился я и вздохнул. — Бог с ней, с вашей грустной историей! Забыли…

— Извините, но Вы не правы, ПУТНИК. Печаль, на первый взгляд, не лучшее из чувств, да, это так. Но она всегда несёт внутри себя позитив! Достигнув определенного предела, печаль переходит в радость, потому что не может длиться вечно. Ведь эта наша дама всё равно родит, если, конечно, не рассматривать самый худший сценарий. В случае успешных родов возникает радость. Одно состояние души всегда переходит в другое. Именно в этих переходах, в непредсказуемой смене обстоятельств, в бесконечной борьбе противоположностей и заключается суть бытия! — вмешалась в разговор ГРАФИНЯ.