«О Ричарде Шарпе замолвите слово…»

«…Если то небольшое добро, которым человечество обязано полудюжине

 настоящих врачей по призванию, сравнить со всем злом, творимым

 безбрежной массой остальных врачей, у нас не останется ни капли

сомнения, что было бы намного предпочтительнее, если бы в мире

 никогда не было врачей…»

Герман Бургаве, медицинское светило XVIII века

 

Доктор Бургаве, умнейший человек, знал, о чём говорит. Вместе с тем, думается мне, не стоит без нужды оглуплять и демонизировать эскулапов прошлого. Их невежество было невежеством самой медицины той поры, в особенности медицины военной.

Когда под ударами орд варваров рухнула Западная Римская империя, и в Европе наступили Тёмные века, крупицы античных знаний бережно сохранялись в монастырях. Монахи переписывали труды Галена и Цельса, монахи оперировали и лечили, пока в 1215 году IV Латеранский собор не запретил лицам духовного звания заниматься хирургией  (мол, церкви противно пролитие крови). Противно, так противно. Нельзя, так нельзя. Поначалу перестали оперировать клирики, вслед за ними и светские врачи стали воротить нос от хирургии. Со временем обязанность резать пациентов лекари спихнули на цирюльников, из числа коих впоследствии выделились хирурги как таковые. Статус хирургов, впрочем, оставался невысок (ещё в викторианскую эпоху врачей-терапевтов допускали в круг джентльменов, хирургам же, как людям, «работавшим руками», путь туда был заказан. Врачей во время визитов приглашали за семейный стол, тогда как хирурги обедали в людской, со слугами, ведь они имели дело с травмами, зашивали раны и производили другую «грязную» работу. Работа же врачей была «чистой», интеллектуальной – как правило, она ограничивались исключительно назначением лекарств), а средневековые университеты культивировали презрение к хирургии.

 

Коллеги работают в паре. Хирург лечит клиента, цирюльник бреет.

В крови и грязи бесчисленных войн с ранеными возились не врачи, а хирурги, но в мирной жизни этих практиков обязывали проводить операции под надзором «истинных лекарей» - питомцев медицинских факультетов, умевших с умным видом рассуждать о непогрешимости Авиценны да Аристотеля. Положение собратьев по, так сказать, «перу» во Франции смогли изменить два человека: трудяга Амбруаз Паре (1510-1590) и любимец Людовика XIV Жан-Луи Пти (1674-1750). Пти добился от короля создания в Париже Королевской хирургической академии, но, увы, оказался бессилен изменить психологию коллег: хотя хирурги, наконец, встали на одну ступень с врачами, а академия получила те же права, что университеты, гильдия хирургов три года, с 1738 по 1741, вела тяжбу с парикмахерами за привилегию расчёсывать и пудрить желающим парики. Революция 1789 года расставила точки над «и», окончательно стерев границы меж врачами и хирургами.

Русь подобного деления между «живорезами» и «пилюльщиками» не ведала, слава Богу, как до Петра Великого, так и после. Царь-плотник сам был не прочь выдернуть у болезного зуб-другой, да и вскрытий не чурался. За исключением Франции же с Россией низкое общественное положение хирургов оставалось таковым до середины XIX столетия.

Можно ли удивляться тому, насколько медленно в таких условиях развивалась медицина? Дичайшие заблуждения владели умами хирургов, дорого обходясь пациентам. Ещё в шестнадцатом столетии врачи заливали огнестрельные раны кипящим маслом, дабы выжечь «отравляющий» рану порох (Штука в том, что с появлением огнестрельного оружия хирурги обратили внимание: раны от него и осложнений давали больше, нежели резаные, и заживали хуже. Единственное путное объяснение, найденное тогдашними коновалами, заключалось в следующем: дескать, порох попадал в раны вместе с пулей и чем-то там травил жертву. На деле с пулей в рану вносились клочки одежды и грязь. Вот вам и почва для всевозможных осложнений). Примером же того, насколько неспешно шло развитие медицины, может служить анатомия. Она и в начале XIX века продолжала радовать пытливых исследователей открытиями всё новых связок и мускулов, а уж выделять её в самостоятельную науку, в самостоятельную учебную дисциплину никто и помыслить не мог. И всё же медицина развивалась. Медленно, со скрипом двигалась вперёд, подстёгиваемая настоящим двигателем прогресса. Нет, не ленью. Войной.