«О Ричарде Шарпе замолвите слово…»

В те времена, как уже вскользь говорилось выше, сабельные раны излечивались сравнительно легко, ибо грязь в них попадала редко. Отмечены случаи, когда больной выздоравливал после дюжины сабельных ударов. Резаные и колотые просто зашивались и перевязывались. Личинки для очистки ран от поражённых некрозом тканей применял, кстати, в то время не только Харпер. Прибегали к их услугам и дипломированные доктора. Огнестрельные ранения в туловище были сопряжены с дальнейшими осложнениями, ибо с пулей в рану проникали куски ткани, земля. В процессе нащупывания и извлечения пули несчастный терял много крови, а от болевого шока мог и вовсе загнуться, так что глубоко засевшие пули хирурги предпочитали не трогать (обеспечивая в будущем пациенту, буде выживет, все прелести хронического отравления свинцом). При огнестрельных повреждениях конечностей, если пуля задевала кость, страдальцу из-за обилия в ране осколков костей гарантировалась гангрена. Восемьдесят пять процентов раненых умирало от гнилостных, гнойных и гангренозных осложнений операционных ран. От них, родимых, скончались и наш Багратион, и французский маршал Ланн (оба получили отнюдь не смертельное в наши дни ранение нижних конечностей). Единственным способом избежать хотя бы заражения крови хирурги считали скорейшую ампутацию. Был её горячим приверженцем и Ларрей. Именно на ускоренную доставку раненых к операционному столу были направлены усилия Доминика-Жана по формированию амбулансов. В Бородинском сражении Ларрей провёл на ногах тридцать шесть часов, оперируя, и произвёл более двухсот ампутаций. А сколько таких сражений было в его жизни, подсчитать трудно. О Ларрее говорили, что он «…обезножил Францию». Впрочем, теория быстрой ампутации господствовала и в армиях других стран, в том числе в английской. Британских хирургов от прочих отличала одна особенность: ради экономии времени они не выкраивали участок кожи перед ампутацией для того, чтобы в дальнейшем покрыть им культю. Экономия стоила порой их больным жизни: очень часто кончалось всё той самой гангреной. Лишь после 1852 года теория быстрой ампутации уступила место «сберегательному методу лечения» Пирогова с накладыванием на перебитую конечность гипсовой повязки. (Даже столь скрупулёзный сочинитель, как Бернард Корнуэлл, не застрахован от неточностей. В оригинальном тексте романа «Месть Шарпа» именно гипс французский доктор накладывает стрелку на повреждённую выстрелом Люсиль конечность, хотя действие происходит в 1814 году, и до изобретения Пироговым гипсовой повязки тридцать восемь лет.  Другой пример: книга «Враг Шарпа». Немцы поют над могилой погибших товарищей старинную солдатскую песню «Ich hatt’einen Kameraden». На дворе 1812 год, песня не только не успела стать старинной, песни-то ещё нет. Есть стихотворение Людвига Уланда, написанное три года тому. На музыку его положит Фридрих Зильхер в 1825 году. «Блохи» подобного рода для переводчика сущее наказание. Что делать? Давать «Прим.пер.», значит, подрывать у читателя доверие к автору и рвать нить повествования, а рвать, по моему глубокому убеждению, позволительно лишь в том случае, когда без дополнительной информации читатель упустит какие-то нюансы. «Блоху», конечно же, можно исправить тишком, но имеет ли право переводчик лезть грязными ручонками в чужой текст? Кроме того, нельзя списывать со счётов возможность собственной ошибки и наличия у переводимого автора более точных сведений. Тот же Пирогов поначалу использовал не гипсовые повязки, а изобретённые бельгийцем Сетеном в 1834 г. крахмально-клейстерные. В конце концов, при переводе я «гипс» всё-таки заменил неким расплывчатым «лубком», а песню оставил как есть, рассудив, что любителей немецкого романтизма среди читателей немного, а знатоки истории медицины попадаются.)