О русском национальном сознании

Будет вполне уместно сказать, например — как это не раз и делалось, что поэма Гоголя населена разнообразными чудовищами. Но это уместно в том случае, если в слово «чудовище» или, лучше, «чудище» вкладывается его коренной, изначальный смысл, совершенно ясный в слове «чудеса» или, по-иному, в слове «чудной». Поэма Гоголя воссоздает не «отрицательную», а «чудную» жизнь. О «чудесном» в поэме Гоголя прекрасно писал в свое время А.Милюков, и, между прочим, Добролюбов высоко оценил его характеристику.

В статье «О степени участия народности в развитии русской литературы», написанной по мотивам книги А.Милюкова «Очерк истории русской поэзии», критик говорил следующее:

«…превосходный разбор «Мертвых душ»… обнаруживает в авторе большой диалектический талант. Как, например, умел он найти чудесное в «Мертвых душах»?.. Мы не можем удержаться от удовольствия выписать это место…Что может быть чудеснее этих мертвых душ, которые окончили в некотором роде свое земное существование, а между тем невидимо присутствуют перед вами во всей повести… И кому не покажется сверхъестественным, что души крестьян, давно уже совершивших свое жизненное поприще, существуют еще за стиксовой гранью гражданской даты, незримо живут в грудах бумаг и ревизских сказок, таинственно прикованы еще к земле и не смеют вкусить успокоения в Елисейских полях, пока не прозвучит труба новой ревизии и не освободит их от невидимого заключения в судебных вертепах! Кто не увидит чудесного в том, что эти мертвые души продолжают еще невидимо платить за себя подати и отправлять повинности, служить предметом сделок и процессов, средством обогащения и спекуляции и даже вводят в сомнение Коробочку, не годятся ли они еще на что-нибудь в домашнем хозяйстве! Все это в высшей степени чудесно, а вместе с тем действительно и вполне естественно»…

Книжка г. Милюкова умнее, справедливее и добросовестнее прежних историй литературы, составлявшихся у нас в разные времена большею частью с крайне педантической точки зрения».

В рассуждении А.Милюкова действительно глубоко и верно схвачена истинная природа гоголевского творения. И по-своему «чудесны» — хотя в то же время «вполне естественны» — вовсе не только перипетии, связанные непосредственно с мертвыми душами, но и все другие стороны поэмы. «Чуден» дом Собакевича, так похожий на хозяина, «чудно» существование Коробочки, совершающееся словно где-то в ином, потустороннем мире, «чуден» быт Ноздрева с его невероятной псарней, «чудна» жизнь губернского города и история капитана Копейкина.

Белинский утверждал в статье, направленной против Аксакова, что Гоголь совершил ошибку, попытавшись создать эпопею, «содержание и герой которой есть субстанция русского народа». Ибо хотя, мол, в «Мертвых душах» ярко «проблескивает» некая «субстанция», все же последняя, — несмотря на то, что она «глубока, и сильна, и громадна», — есть пока нечто «гадательное и предположительное» и не предстает «в своем разумном определении». И Белинский утверждает даже, что вообще «субстанция народа может быть предметом поэмы только… когда она есть уже прошедшее и настоящее, а не будущее…»

Верно, что в «Мертвых душах» «субстанция народа» не предстает «в разумном определении». Но никак нельзя согласиться с тем, что Гоголь не имел художественного права воплотить еще не определившуюся, еще «неразложимо-цельную», пребывающую в «чудном», «диком» состоянии «субстанцию народа».

О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый! —

писал Тютчев, но именно он и дерзал вобрать в свою поэзию и тем самым преодолеть этот «родимый хаос».

Еще задолго до «Мертвых душ» Пушкин шел по тому же пути в «Истории села Горюхина» и в своих гениальных «Бесах».

Национальная самокритика, воплощенная в поэме Гоголя, представляла собою не «отрицание» и сатирическое «разложение» русской жизни, а объективное раскрытие ее «неразумного», «дикого» состояния, при котором народная субстанция еще дремлет, еще не нашла себе ни осознания, ни сколько-нибудь определенной формы, хотя вместе с тем уже вышла из древнего «героического» века. Такое «состояние», в сущности, и невозможно «отрицать»…

И хотя «субстанция народа» в «Мертвых душах» еще не «определилась», она тем не менее ощущается всюду, она разлита по всей поэме, где много «чудищ», но нет мелкости и бессодержательности: все крупно, сильно, многообразно…

Герои Гоголя не могут и не должны вызывать у непредвзятого читателя отвращения и негодования подобных тем, какое вызывают, скажем, иные герои Щедрина. И горы разоблачений и обвинений, которые обрушены на этих героев во многих литературоведческих работах, подчас просто смешны. Белинский, кстати сказать, прямо писал об этом: «Находя лица, изображенные Гоголем, особенно безнравственными и глупыми, довольно ребячески преувеличивают дело и грубо его понимают». Позднее он скажет (эти слова уже цитировались), что в героях Гоголя «нет ни пороков, ни добродетелей». И то и другое еще как бы не определилось, не выяснилось в этих характерах.