О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Так, — ухмыльнулась хозяйка, — теперь их сынок — студент-недоучка. Старая Пехарка теперь перестанет надеяться, что он вымолит ей у господа бога рай без покаяния… Чертово кропило и ее окропило.

Говорят, что радоваться чужой беде — самое большое удовольствие в жизни.

— Люди добрые, — удивленно вскрикнула Пепка Бартова, полоскавшая с младшей сестрой Кристиной и батрачкой Жантой белье в корыте, — что это случилось? Войта Пехар без четок идет!

— Убежал из семинарии, — усмехнулась батрачка, — пришел вчера вечером и теперь сядет на шею родителям… Идет с косой, топором, не то с мотыгой вместо кропила и кадила… Посмотрите только на него: в сапогах, в потрепанной куртке, даже старые кожаные штаны натянул… Ну и, конечно, курит… В отца пошел. Тот с трубкой во рту родился, с трубкой и умрет, ему трубку и в гроб положат.

— Ой-ой-ой! — удивилась Пепка. — И он мог стать священником?! Ведь он идет мимо памятника святой троицы, а сам не перекрестится, даже шапку не снимет.

Так злословили утром врановские сплетницы. Отец с сыном не сходили у них с языка; молва летела из уст в уста, от избы к избе. Но старому Пехару и дела нет до сплетен, он посасывает трубку и, шагая рядом с запряженной коровенкой, боронит и размышляет о барской земле, которую он, без сомнения, получит. И Войта не обращает внимания на то, что о нем говорят в селе. На душе тяжело, но в нагрудном кармане куртки у него лежит клад. Он все время щупает правой рукой карман, чтобы не потерять сокровище, и спешит к избе Штепанека. Мать, посмотрев в окно, говорит сыну, который чинит сапог:

— Матоуш, к нам идет кто-то похожий на Войту Пехара.

Матоуш бросает работу и выходит из дому навстречу товарищу.

— Ты жив?

— Жив.

— Откуда идешь?

— Я падаю, словно град с неба на панскую озимь. Ты один из тех, которые поймут меня.

— Заходи в горницу. Посоветуемся.

— Не пойду… У тебя есть время?

— Для тебя есть… Где бы нам поговорить о граде?

— В лесу на Гавловой просеке. Там нас никто не увидит.

— Но, люди говорят, у леса есть уши.

— Найдем местечко, куда не проберется даже бабка Дрбоглавова, что собирает хворост по кустарникам и лесам целой округи.

Друзья уселись в чаще березового молодняка.

— Ну, рассказывай, Войта!

— Помнишь, Матоуш, как мы однажды летом разговаривали об Утопии, о чудесном острове, где нет ни господ, ни рабов и где люди владеют всем сообща.

— Как же не помнить! У меня это из головы не выходит, по ночам снится.

— Так знай, что мы уже плывем к этой чудесной земле.

— Кто?

— Не спрашивай, а читай!

Войта протянул ему одну из листовок.

— Здесь говорится о Бакунине, — сказал Матоуш, прервав чтение. — Мне знакомо это имя, но я о нем почти ничего не знаю.

— Это — русский, — объяснил Пехар. — Он разносит по свету революцию; революцию против всех, кому следует свернуть шею…

— Арнольд… Лоуков… Заговор… костры на горах… великий бунт на всей земле, где будет создана социалистическая республика, а землю и все богатства господ разделят среди бедных.

— Да, — подтвердил Войта, — это-то и есть опасное плавание по морю в бурю.

— А доплывем мы до этого острова?

— Плох тот воин, который, идя в бой, думает о поражении… Хочешь идти с нами?

— Пойду с тобой хоть в ад.

— Но пока, — улыбнулся Войта, — недалеко: только в Лоуков. Я хочу с тобой завтра рано утром сходить к Веруначу и Буриану. Арнольд хорошо знает обоих и во всем доверяет им. Мы должны всюду разбрасывать листовки и поднимать народ против господ. Будешь помогать?

Сердце и голова Матоуша пылали, словно в огне.

— Я готов умереть за этот остров, ей-богу, пусть хоть вешают. Я твой, ваш!

Друзья искренно пожали друг другу руки и пошли обратно в село.

— Так ты сбросил поповскую рясу?

— Да, и вместе с ней сбросил тяжкое бремя.

— Бремя? — спрашивал товарищ.