О сапожнике Матоуше и его друзьях

Рабы, еще не сплотившиеся воедино, помогают рабовладельцам бороться против восставших. А зачинщики с отчаянной силой пробиваются сквозь толпу и убегают домой под покровом вечерней темноты. Никто за ними не бежит, никто не преследует, а это уже половина победы.

— Жаль только денег, — горюет по дороге Котрба о последнем медяке, брошенном в злобе под ноги его милости. Ощупывая кровоподтеки на бедрах, он, хромая, направляется домой в Льготку.

— Черт возьми!.. Хуже, чем в позапрошлом году в Вене, когда мы на Ландштрассе сражались на баррикадах, — смеется Зах и грязным рукавом вытирает со лба кровь.

Старый Кикал стонет, как грешная душа в пекле, и ворчит про себя, что лучше бросить работу и ловить кротов и сусликов на крестьянских полях. Рядом с ним молча, устало бредет Розарка. Матоуш молчит, размышляя про себя: «Снова пахнет тюрьмой!»

Бедный Матоуш, с кем бы он ни встретился в жизни, со всеми у него неприятности!

Он был прав. Дело грозило долгим следствием и тюрьмой. Обвиняемые были допрошены. Они рассказали о том, что делается на фабрике.

— Бьют порою плетью хуже, чем во времена барщины… Мы только оборонялись.

— Не лгите, — шипит на Матоуша судья, — ни один из свидетелей не подтверждает этого. Все и директор господин Пальм показывают, что это неправда.

— Вы верите только господам, нам не верите; и приговоры ваши в их пользу. Разве может у вас рабочий судиться с миллионером?

— Молчите, или я велю вас арестовать за неприличное поведение.

— Я говорю правду и готов повторить это хоть сто раз подряд.

— За необоснованную болтовню налагаю на вас дисциплинарное взыскание: сутки карцера без пищи.

Судья обратился к писарю:

— Господин Ногейл, запишите это в протокол и пошлите за Кендиком, чтоб он сейчас же арестовал этого человека.

Пришел Кендик, старый капрал с лицом бульдога и колючими усами под иссиня-красным распухшим носом, который достоверно рассказывал о прошлом и настоящем и пророчески предвещал будущее. Но теперь он важный господин — не то, что прежде; теперь он служащий королевского суда, и это черным по белому записано в декрете. Одетый в старый, лоснящийся мундир, он отводит в камеру осужденного.

Матоуш отсидел сутки в карцере.

Яблонька возле избы Кикала отцвела, ласточки уже лепили гнезда под крышей хлева; у отца Пехара взошли на поле леи и овес. Старый Кикал, проклиная все фабрики на свете, ловил кротов и сусликов и лечил крестьянских коз, козлят и телят. А следствие все тянулось.

Был май — пора любви. В природе все распускалось, веселилось, расцветало и тянулось к солнцу. Но для Матоуша и Тоника наступило время ненависти и страха.

Кто-то сказал, что ненависть — это яд, выделившийся из нашей крови. Их охватил страх — наследие дедов и прадедов, который сопутствует человеку в жизни так же, как и отвага.

Из Праги вернулся Войта Пехар. Он пришел ночью, и снова повторилось все, что было два года назад. Только мать плакала сильнее, отец больше ругался; а люди, завидя Войту рано утром на улице, громче сплетничали о нем. Так же, как и тогда, осуждала его старая батрачка Жантова, которая вместе с хозяйскими дочерьми рвала траву возле дома и видела, как он проходил мимо изваяния божьей троицы.

— Безбожник… шапку не снимает… Посмотрите, что за диво — и без трубки. Видно, уж и на табак денег нету… Оборванный, как лудильщик.

Бабка была права. В своей потертой одежде Войта выглядел бедно и невзрачно. Но душа у него пылала; ненависть, здесь уживалась с любовью и боролась со страхом. Они танцевали бешеный канкан под красным покровом великой боли, той, которая, говорят, стремится к одиночеству и ищет его. Но его боль, его любовь и ненависть не искали одиночества. Войте нужен был близкий человек, чтобы он мог излить ему весь жар и пыл своей души.

Не слыша, не видя ничего вокруг, Войтех шагал по направлению к низине. Таким и увидела его Ружена у своего дома, где собрались старые друзья. Они вспоминали о мае позапрошлого года.

— Матоуш, Тоник, посмотрите, кто там идет?

— Речь о волке, а волк за гумном… Пойдемте его встречать.

Все подошли к ясеню, там их не могли видеть из села. Друзья окликнули Войтеха:

— Войтех!

— Розарка… Матоуш… А там кто?

— Не узнаешь?.. Посмотри на мой правый висок и на этот шрам. Ведь ты был там, когда Янек Куб бросил в меня камнем.

— Честное слово… Тоник!.. Мы думали, что ты давно уж в земле, а ты жив и здоров!

— Жив и здоров, но меня ждет тюрьма.

— А ты как, Матоуш?

— И меня она поджидает.

— Тюрьма… А Розарка?

Розарка чуть-чуть покраснела и несколько смутилась. Матоуш ответил за нее:

— Была госпожой учительшей.

— А теперь?

— Я ушла от мужа… Постой… Собственно, не… Это не совсем так.

И она рассказала обо всем, что случилось на масленице.

— Так все мы, — сказал Войта, — свернули с обычного пути и топчем поля, где люди посеяли озимую пшеницу. Поэтому-то нас и гонят, грозят бичом, запугивают тюрьмой.

— И тебе тюрьма грозит?

Войтех сделал вид, что не слышит, и продолжал:

— Люди говорят, что мы заблуждаемся… А что, если б мы, трое мужчин, объединились в поисках пути?

— Давайте объединимся!