О, счастливица!

Одним слушателем, которого церемония не тронула, был ответственный редактор «Реджистера». Вторым – юрист Тома Кроума Дик Тёрнквист, который вежливо ждал, пока Мэри Андреа закончит говорить, и лишь затем протиснулся через толпу доброжелателей и подал ей судебную повестку.

– Вот мы и встретились, – сказал он.

А Мэри Андреа, будучи несколько поглощена собственным представлением, решила было, что он – поклонник из театра, желающий получить автограф.

– Вы так добры, – кивнула она, – но у меня нет ручки.

– Вам не нужна ручка. Вам нужен адвокат.

– Что? – Мэри Андреа в недоумении и ужасе уставилась на документ. – Это что, такая извращенная шуточка? Мой муж погиб!

– Нет, не погиб. Никоим образом. Но я передам ему все добрые слова, что вы о нем сегодня сказали. Он оценит. – Тёрнквист развернулся и вышел.

Ответственный редактор, все подслушавший, стоял как громом пораженный. Среди зрителей началась суета, потом раздался грохот, вызванный падением лакированного соснового бревна на мозаичный пол. Ответственный редактор бросился туда и увидел врученную им «Амелию» под ногами присутствующих, куда швырнула ее уже-не-вдова Кроума. А в паре дюймов от приза детенышем гремучей змеи свернулись четки.

Последним сознательным поступком в жизни Бодеана Геззера была чистка зубов маслом «ВД-40» [50].

В брошюре по выживанию он когда-то прочел о невоспетой разносторонности этого знаменитого спрея-смазки и теперь (истекая кровью) был обуян иррациональным желанием навести блеск на свою улыбку. Пухл пошарил в вещах и обнаружил знакомый сине-желтый баллончик, который и принес Боду вместе с маленькой щеткой для чистки пистолетов. Пухл опустился на колени на покрытый запекшейся кровью песок и подсунул камуфляжную скатку под шею компаньона.

– Коренные мне обработай, лады? – Бодеан Геззер слабо приоткрыл рот и показал пальцем.

– Твою бога душу, – отозвался Пухл, но все же направил носик баллончика на покрытые бурыми пятнами клыки Бода и нажал на распылитель. Какого хрена, думал Пухл. Чувак ведь помирает.

Бод чистил апатично и механически. Незанятым углом рта он бормотал:

– Понимаешь, дерьмо-то какое? Профукали двадцать восемь лимонов баксов негритянской террористке и сраной официантке! Поимели они нас, братишка. НАТО и эти трехсторонние негры, и коммуняки хреновы… Понимаешь?

Пухл пребывал в ослепляющей тоске, забинтованное плечо горело.

– Знаешь… знаешь, чего я не понимаю? – сказал он. – Я не понимаю, почему ты до сих пор не говоришь «ниггер», после всего, что она с нами сотворила. Я, бля, с тебя, Бод, хуею!

– Да ладно. – Бодеан Геззер прикрыл глаза. Будто извинился жестом – рука неуклюже плюхнулась в лужу крови. Лицо его было бледным, как кусок мороженой рыбы.

– Она тебя пристрелила. Пристрелила тебя, мужик! – Пухл сгорбился над ним. – Я хочу, чтобы ты сказал это – «ниггер». Пока ты не крякнул, хочу, чтоб ты вел себя как честный богобоязненный член господствующей белой расы и хоть раз сказал это маленькое словечко. Ну ради меня-то могешь? Ради несчастных прекрасных Истых Чистых Арийцев? – Пухл исступленно расхохотался, превозмогая боль. – Ну давай же, упрямый ты хрен. Скажи: ниггер!

Но Бодеан Джеймс Геззер покончил с разговорами. Он умер с ершиком для чистки оружия за щекой. Его последним вздохом стал тихий некротический присвист испарений «ВД-40».

Пухл поймал от них легкий кайф – или так ему показалось. Он выхватил аэрозоль, с усилием поднялся на ноги и поплелся скорбеть в мангровые заросли.

Двадцать восемь

Паломники не успокаивались. Они хотели Черепашьего Парня.

Синклер не выходил наружу – у него было дело. Мать Фингала сидела рядом с ним на диване, они крепко держались за руки, будто в самолете в зоне турбулентности.

Мэр Джерри Уикс примчался в дом Деменсио, едва узнал о неприятностях. Триш приготовила кофе и свежевыжатый апельсиновый сок. Мать Фингала отказалась от блинчиков в пользу омлета.

Деменсио был не в настроении вести переговоры, но чокнутые придурки загнали его в угол. Что-то пошло не так с составом пищевого красителя, и стеклопластиковая Мадонна заплакала маслянистыми бурыми слезами. Он поспешно втащил статую внутрь и прервал посещение. Теперь во дворе кружили сорок с чем-то туристов-христиан, равнодушно фотографирующих маленьких черепах в канаве. Продажи «святой воды» упали до нуля.

– Нет уж, дай-ка разберемся раз и навсегда. – Деменсио мерил шагами гостиную. – Хочешь тридцать процентов от дневной выручки и тридцать процентов концессии? Не бывать такому. Забудь об этом.

Синклер, все еще оцепенелый и обалдевший от своих откровений, во всем слушался Фингаловой матери. Та прижималась грязной щекой к его плечу.

– Мы же вам говорили, – сказала она Деменсио, – мы удовольствуемся двадцатью процентами концессии.

– Что это еще за «мы» такое?

– Но только если ты найдешь место для Марвы, – вмешался Синклер. Марвой звали мать Фингала. – Новое святилище, – продолжал Синклер, вычищая клочки латука у себя из челки. – Взамен того, что заасфальтировали.