О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное

В 1174 году стареющий Барбаросса вновь засобирался в Италию. Возможно, он думал, что идет мстить. Возможно, он уже не мог жить иначе и покорно шел за причитающимся. Сопровождение императора было малочисленным — немцев мало интересовала заколдованная земля, вдобавок не все же были обручены с сокровищем… Вопреки здравому смыслу, повинуясь притягательному проклятью, Барбаросса идет на Милан. Что видит он в утренней дымке 20 мая? Он видит белые стены ненавистного города. Он идет на них, он все ближе, ближе… но не может дойти. Миланское ополчение встречает его на полпути. Немцы начинают и почти выигрывают, но Фридрих вдруг не удерживается в седле и падает под ноги своему коню. Слух о гибели великого неуязвимого Барбароссы прожигает брешь в императорских войсках, начинается паника, немцы бегут от повстанцев. И только когда их поражение очевидно, приносят императора. Он жив. Но что ему теперь его жизнь?

К 1178 году он теряет все. Фридрих признает папу Александра, хотя пятнадцать лет назад заявлял, что это возможно только ценой утраты императорской чести. Фридрих признает права и свободы итальянских городов, какими они были до его правления. Когда итальянцы вносили требование о признании Алессандрии свободным городом, они сами не надеялись на успех, решив «пожертвовать» этим предложением взамен какой-нибудь более существенной уступки. Фридрих, однако, признает даже Алессандрию, построенную исключительно назло ему. 1 августа император произносит знаменитую покаянную клятву. Но не обещания потрясают многочисленных слушателей, а странное признание седого, поверженного императора. Он говорит, что величие и могущество не уберегают от неведения. Он говорит, что император — человек, и ему не чуждо ничто человеческое. Многие итальянские современники и хронисты объяснили странную фразу в том смысле, что коварный император переложил ответственность за многолетнюю тиранию на царедворцев, а сам притворился введенным в заблуждение, слабым и оболганным человеком. Мне же представляется иначе. В момент утраты всего морок неведения, наваждение властного тумана будто спали с глаз Барбароссы. Тогда, когда сокровище ничего уже не могло отнять у седого, старого, опозоренного императора, он, возможно, с облегчением и надеждой обнаружил, что он все еще человек…

ГЛАВА ПЯТАЯ, о том, как сокровище ищет нового хозяина, а рыцарь Красная Борода — новую судьбу

Там, далеко, под умеренным солнцем тевтонской своей родины, слыл император Фридрих просвещенным монархом, не чуждым прелестям изящной словесности. Там, в непылком, но обстоятельном далеке его интеллектуального двора, слагались куртуазные романы на основе национального эпоса — потому что император был, как ему и положено, патриотом. На старую, потемневшую основу накладывались шелковые стежки. И только под южным солнцем Италии, в более жестком проявителе, проступали в облике императора Барбароссы жутковатые, архаичные черты, так мастерски заштопанные комплиментарными стихами его современников — миннезингеров.

Почему символом национальной славы и величия, как их понимала властная, политическая Германия, стали именно Нибелунги? В песнях эпоса Нибелунги живут сумрачной, коварной жизнью, неприемлемой для человеческой морали.

«Песнь о Нибелунгах» стилистически неоднородна и многослойна. Поверхностный слой повествователен и историчен: в основе сюжета лежит факт гибели бургундского королевства в 437 году и смерть гуннского короля Аттилы в 453-м. Наиболее ранние песни, в которых фигурируют Сигурд (Зигфрид), Атли (Этцель) и бургунды, относятся к V веку. «Публицистический», если можно так выразиться, слой — это собственно куртуазное переложение этих событий, со скрупулезным описанием мелочей быта и обычаев, костюмов и интерьеров, психологии и характеров современной автору эпохи. Самый глубинный слой — мифологический, выламывающийся не только из исторически возможной интерпретации характеров персонажей, но и из представлений линейной логики. Это сказание о драконе и кузнеце, у которого воспитывался Зигфрид, убивший дракона и искупавшийся в его крови. Это сказание о кладе двух братьев Нибелунгов. Сказание о спящей валькирии Сигрдрива (впоследствии эту сюжетную линию воспринимает Брюнгильда). Мифологические корни «Песни о Нибелунгах» — в эддических песнях. Автор «Песни…» и сам будто иногда выпадает из своей куртуазной реальности, начинает будто бормотать во сне: само имя «Нибелунги» — меречится, в первой части оно означает странных мифологических существ, хранителей клада, во второй — вполне «современных» бургундов. Причем странные лики настоящих Нибелунгов нет-нет да и проступят сквозь «нормальную» светскость замковой куртуазной культуры. Поскольку совершенно очевиден «заказ» Штауфенов на появление этого куртуазного романа, то и проглядывающие древние темные лики жителей другого, нижнего мира вполне симптоматичны.