О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное

Немцы ждали пробуждения Фридриха в облике императора. Но он воплотился в одержимом поэте, в безумном философе — с ожидаемым именем — Фридрих. Дух Фридриха Ницше был пробужден Р. Вагнером, когда тот назвал заветное Horst — «Кольцо Нибелунгов», когда созвучием раскодировал древние смыслы, разбудил подземных демонов. Ницше осмыслил и сформулировал то, что раньше являлось только в таинственных и мрачных образах. То, что Фридрих Красная Борода так явственно ощущал на своей судьбе, но сказать не умел. Прорвавшаяся в мир Воля к власти — сокровенный двигатель, довлеющий над человеческой жизнью. Историю мира творит темная страсть, энергия, древний неукротимый инстинкт. Эта сила выбирает себе вместилище, его Ницше называет «сверхчеловеком», но мы-то, проникнув в прошлое Нибелунгов, знаем, что это — не-человек. Туда, вниз, в глубину, к источнику буйной энергии, дарующей власть и могущество, устремляется ницшеанский сверхчеловек, отрясая с презрением шелуху человеческих представлений о добре и зле, христианскую мораль, человеческую этику. От этих корней питается вся конструкция мира — древо жизни. Ницше полагал своего сверхчеловека совершенным плодом этого древа. Из вечного мрака он взовьется наверх — властвовать над миром, считает Ницше, ибо его сверхчеловек — это не только ровесник хаоса первоначала, он еще и человек будущего. Новый бог новых времен. Невозможно нижним богам слиться с верхними, не сломав конструкции мира, не порушив энергетических потоков, так и сверхчеловек не может воспарить лишь с тяжелым грузом мрака Нибелунгов, не преображенный по законам высшего божественного мира. Не сами ли Нибелунги нашептали философу его волюнтаристскую доктрину? Они всегда действовали именно так — находя в будущем подходяшего кандидата — будь то Зигфрид, Гунтер или Барбаросса, — погружали его личное сознание в немоту, в беспамятство и через послушного проводника вбрасывали в мир коварное колечко, приговаривающее к упоению властью через позор и смерть. Вырвав у альвов их древнюю тайну, философ Фридрих Ницше и сам погрузился в сумрачный мир беспамятства в начале 1889 года… Кольцо Нибелунгов лишилось чуткого и тонкого проводника. Но ненадолго. В апреле того же года появился на свет новый Нибелунг — Адольф Шикльгрубер, известный впоследствии как Адольф Гитлер…

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, в которой Фридрих Красная Борода пытается стать доблестным рыцарем, но не успевает совершить подвиг

Фридрих Барбаросса, выпавший из истории кольца власти, остался в контексте своего времени. А время его — время рыцарских идеалов, становления куртуазного романа. Эстетика куртуазного романа, в отличие от эстетики эпоса, огромное внимание уделяет качеству пути своего героя, его целям. Даже если цель имеет сугубо военное, героическое в древнем смысле, воплощение, то суть ее все равно должна оставаться высокой и эстетически безупречной. Древний воин должен пройти по пути одухотворения, чтобы превратиться в средневекового рыцаря. Мотив выбора пути совпадает с этическим поиском. Чем выше этическая наполненность бытия куртуазного героя, проживающего череду авантюр, тем шире, многограннее его образ, тем совершеннее его характер. Тем выше, разностороннее награда в конце пути.

Возможно ли предположить, чтобы могущественный правитель вдруг раскаялся в пройденном пути? Возможно ли, чтобы Барбаросса с ужасом и стыдом оглянулся на собственную жизнь и признал, что деяния его ничтожны с моральной точки зрения, что, стремясь без разбору вперед, он не заметил, как превратил в руины собственное отечество, что повергал в прах своих собственных граждан, совершая тем самым тяжкий грех — уничтожение братьев своих во Христе? Что ослепленный идеей единоличной власти, словом и деянием оскорбил Церковь, презрел промысл Господа? Раболепно следуя идее величия, внушенной сокровищем Нибелунгов, все дальше отступал от подлинно рыцарского предназначения? В такое верится с трудом. И действительно — у Барбароссы был шальной, твердокаменный характер. Но он жил в XII веке, когда чувства человека еще не закалились до полной непроходимости, когда речь проповедника могла увлечь на смерть, уличный балаган запоминался на всю жизнь, а песня миннезингера ранила душу в кровь. Страницы романов, читаемых при дворе Барбароссы, испещрены чувственными монологами рыцарей о долге и чести, придворные песнопевцы слагают бесконечные поэмы об императорском благородстве, которого в реальной жизни никто не видывал. Что делать? Личную судьбу исторического лица опять преображают обстоятельства культуры. Всю свою оставшуюся жизнь старый император пытается прожить как рыцарский роман.