О сильных мира того

И, вынув из портфеля бумагу, прочитал ее вслух: «Высланный из Одессы в 1900 году административным порядком В. Л. Дуров ныне обратился ко мне с ходатайством разрешении ему вновь приехать в Одессу для постановки представления с дрессированными животными. Находя ныне возможным удовлетворить ходатайство Дурова, предлагаю вашему высокородию г. Харьковскому полицеймейстеру. об‘явить об этом Дурову, живущему в Харькове в гостинице «Руф», пред‘явив при этом, что если он вновь позволит какие-либо неуместные шутки во время представления, то вновь будет выслан административным порядком из Одессы».

Я не вытерпел, захохотал и вышел из-за ширмы.

Пристав разинул рот, пятясь назад к дверям, бормотал:

— Я вас не видал… я вас не видал… Я не чего не знаю… я… я… я..

И ушел.

Впоследствии я эту бумагу, играя в цирке, вывешивал около кассы, рядом с моими рекламами и публика читая смеялась.

Свистать вы можете всю ночь

Я выступаю в 1907 году в Севастопольском цирке.

Мой первый дебют.

В первом ряду полупьяные моряки-офицеры.

Это было в то самое время, когда офицерство пользовалось привилегиями показывать свое мнимое превосходство над штатскими, когда за каждое противоречие в общественных местах этот «цвет русской интеллигенции» позволял рассчитываться с «шпаной» — штатскими — саблей и револьвером… Это было тогда, когда им было все возможно…

Я обратился к публике со стихотворением — монологом:

«Пред вами только шут,
Но времена бывают,
Когда шуты, что забавляют,
Полезнее толпе, чем те,
Которые на высоте
С толпою в пять свобод играют.
Я шут иной. Насмешкою привык хлестать шутов, достойных плети,
Не страшен мне ни жалкий временщик,
Ни те шуты, что спят в Совете.
Я правду говорить готов
Про всевозможнейших скотов».

Публика шумно аплодировала. И вот, когда аплодисменты утихли и я готовился показать моих животных, один из подгулявших моряков — офицеров стал свистать.

Ему стал вторить его сосед, мичман З.

Публика молчала… И я, при гробовом молчании, прочел «свистунам» экспромтом вылившееся у меня стихотворение:

«Свистать вы можете всю ночь
И очень свищете отлично,
Свистать я с вами бы не прочь…
Но знаю — это неприлично…»

Чем кончилась эта история?

Тем, чем кончились многие истории моих выступлений в цирке: мне было запрещено играть в Севастополе и не за первое стихотворение, как мне объяснила почтенная полиция, а за второе, «оскорбляющее честь русского офицерства».

Невыполненные программы

В Одессе жил губернатор, с которым впоследствии революционеры покончили бомбами.

Я приехал со всем своим громадным багажем, со всем многочисленным зверинцем, и был поражен неприязненным нововведением: власти с меня потребовали представления перед спектаклем программы.

Я составил программу; в ней, между прочими, номерами была сценка с дрессированными животными, под названием: «Пожар в гостинице Старый Режим и Музей Редкостей».

Конечно, действующими лицами должны были быть животные. Обоз везли собаки, пожарных изображали обезьяны, а опоздавшего на пожар брандмейстера в пожарной каске — поросенок.

Я представил предварительно программу и был за нее выслан из Одессы прежде, чем вышел на арену.

Люди большею частью не любят, когда их сравнивают с животными, особенно с такими, как поросята…

Аналогичный случай повторился в Харькове при губернаторе Пашкове.

В то время премьер министр Столыпин бесжалостно вешал революционеров.

В представленной мною программе я упомянул, что покажу Столыпинский галстух.

Но едва я отвез программу, поровнявшись на извозчике со своим под‘ездом, меня остановил пристав и заявил:

— Вы должны моментально с первым отходящим поездом отправиться в Курск.

Так я и уехал, не смея даже зайти в гостиницу, где ждала меня семья и вещи.

Без штанов (Санкюлот)

Во время моих дебютов в Вильне показывал я «Мир зверей» (Дуровская железная дорога).

Я выезжаю на паровозе и обращаюсь к публике с шутливыми словами:

— Две знаменитости:

Хилков[8], да я.

Хилков вез паровоз

Всерьез,

А я шутя.

На арене цирка развертывалась сложная железно-дорожная сценка: обезьяна — стрелочник переводила стрелку, опускала семафор, выходил начальник станции — бульдог, обезьяна — сторож звонила в колокол при отправлении поезда; журавль — актер, не имея денег на проезд, возвращался на родину по шпалам, железно-дорожная прислуга — обезьяны хлопотали в поезде, поссажиры разных классов, строго разгруппированные, усаживались по вагонам, собаки были избранниками и занимали первый класс, поросята, курочки, петушки и утки — второй класс, и, наконец, морские свинки — рангом пониже — третий. Когда садились утки, я рекомендовал их при громком смехе зрителей: